Читаем По страницам "Войны и мира" полностью

Как же так? Сколько раз я читала эти строки — и ни когда не видела в них того, что вижу

сегодня. Внизу, у графини Елены Васильевны, — раут, на нем присутствуют важные лица, но Пьер с

некоторых пор «стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе» — я читаю это как бы впер-

вые, потому что раньше не обращала внимания ни на то, как плохо Пьеру в своем доме, ни на то,

что он опять живет наверху — в той комнате, где жил при отце, куда поднимался к нему Борис Дру-

бецкой. И никогда я не замечала, что Пьер курит, — это ему, кажется, и не идет совсем!

И «затасканный халат», напоминающий Обломова, — нет, Пьер другой, он умеет заставить

себя работать; но нужно ли это? Никогда раньше я не видела трагических строк: «с тем видом спа-

сения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастные люди на свою работу», — ведь это правда, в ра

боте действительно спасенье, но Толстой как будто осуждает или, может быть, жалеет Пьера... А я

всегда считала достоинством способность уйти в работу от горя, раздражения, тоски. Правильно

ли я понимаю Толстого и как же быть на самом деле, если человеку плохо, и только в своем труде он

находит утешение?

«Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился

перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.

Ну, душа моя, — сказал он, — я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к

тебе. Никогда я не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг». (Курсив мой. — Н. Д.)

Что же такое дружба, если Пьеру плохо, а князь Андрей не видит этого и занят собой? Но

— с другой стороны — что же такое дружба, если несчастливый Пьер отвечает: «я очень рад» — и

«действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась и он радостно слушал князя Андрея».

Неужели все это можно объяснить так просто, что князь Андрей в этой сцене плох, эгоистичен,

а Пьер благороден и хорош? Но ведь через три года Пьер будет так же счастлив своей любовью к той

же Наташе — и забудет все горе, причиненное им обоим смертью князя Андрея — нет, нельзя су-

дить так просто; все в человеке сложнее; счастье эгоистичнее горя, и как осуждать счастливого за то,

что он счастлив?

Но как прекрасна эта способность забыть свою беду и обрадоваться за другого!

«— Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я мо гу так любить, — говорил князь Ан-

дрей. — Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на

112

две половины: одна — она и там все счастье, надежда, свет; другая половина — все, где ее нет, там

все уныние и темнота...

— Темнота и мрак, — повторил Пьер, — да, да, я понимаю это».

Они говорят каждый о своем — и оба об одном; они понимают друг друга с полуслова — и

вовсе не понимают; но это и есть дружба; не дано одному человеку понять в другом в с е — хорошо

это или плохо?

И снова я открываю «Войну и мир» — и перечитываю много раз читанные страницы. Опять

Кутузов идет перед строем войск; опять капитан Тушин бегает со своей трубочкой от одного орудия

к другому; и Долохов мечет банк, и Наташа гадает перед зеркалом... Я читаю все эти знакомые стро -

ки, но в каждой из них открывается новое, неизведанное; их нельзя исчерпать, их можно только чи-

тать снова и снова...

113

Document Outline

Н. Долинина

По страницам «Войны и мира»

I

II

Глава 1. Красавица любуется табакеркой

Глава 8. Граф спасает ребенка из пылающего дома

Глава 1. Суд над поджигателями

V

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология