По страницам "Войны и мира"

цузы отрезали русских гусар, многие были убиты и ранен товарищ Жеркова Рос тов. Но некогда и

непривычно было Жеркову думать о последствиях своего поведения, потому что думать о чем бы то

ни было он не умел.

25

Здесь, в бою, мы встречаем и двух полковых командиров. Один — полковник, под чьим началом

служат Ростов и Денисов, тот самый, кто так берег честь своего полка, что скрыл преступление Теляни-

на. И второй — генерал, полковой командир Долохова и Тимохина, полагавший на смотре, что «луч-

ше перекланяться, чем недокланяться». Оба они, профессиональные военные, ведут себя в бою так

же, как в будничной обстановке: «В то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и

французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели це-

лью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приго-

товлены к предстоящему делу».

Они не трусы, эти люди, нет. Они только не умеют за быть во имя общего дела себя, свое

самолюбие, свою карьеру, свои личные интересы, сколько бы громких слов они ни говорили о чести

полка и как бы ни показывали свою заботу о полке. Приехав в цепь, оба начальника остановились под

французскими пулями. «Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовя-

щихся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так

как говорить было нечего и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он

первым выехал из-под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость...»

Долго простоять не пришлось: французы напали на их полки, оставалось одно — атаковать

на неудобной местности; это грозило потерями, но иного выхода уже не было.

Читаешь обо всем этом и думаешь: как же все-таки удалось небольшому отряду выполнить

свою задачу и соединиться с армией Кутузова? И почему гораздо позднее Наполеон, сосланный на

остров Святой Елены, вспоминая битву под Шенграбеном, сказал, что «несколько русских батальонов

показали неустрашимость»?

Потому что русская армия состояла не только из полковых командиров и штабных франтиков,

в ней были другие офицеры, в ней были солдаты, и этими «несколькими батальонами» командовал

Багратион.

Из-за ошибки Мюрата французы и русские некоторое время стояли друг против друга, дого-

ворившись о перемирии на три дня и не веря в это перемирие. Но вот Мюрат получил грозное

письмо Наполеона, угадавшего, что под Шенграбеном стоит не вся армия Кутузова, а лишь не-

большой отряд, и приказавшего немедленно вступить в бой. Русские войска еще раскладывали ко-

стры, варили кашу, философствовали, когда «в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и

слышнее, слышнее и быстрее... Земля как будто ахнула от страшного удара».

«Началось! Вот оно!» — думал князь Андрей... «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» — го -

ворило лицо каждого солдата и офицера.

Выражение: «Началось! Вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с

полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами».

По мнению Толстого, история идет вперед независимо от воли отдельных людей, называе-

мых великими; ход истории складывается из поступков множества людей, которые невозможно напра-

вить, предугадать заранее, запланировать, и настоящий полководец не должен во время боя навязы-

вать свою волю; он только наблюдает происходящее, а события движутся по воле истории.

Вот почему Толстой подчеркивает неподвижность лица Багратиона и его почти равнодушное от-

ношение к докладам князя Андрея, которого удивляет, что «приказаний никаких отдаваемо не было, а

что князь Багратион только старался делать вид, что все, что делалось по необходимости, случайности

и воле частных начальников, что все это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его на-

мерениями».

Толстой старается убедить нас в справедливости своей исторической теории, но сам же и разубе-

ждает: он, севастопольский офицер, знает войну и пишет о ней с той мерой правды, которая неодо-

лимо пробивается через его собственные теории.

Если Багратион, не отдавая никаких приказаний, только подчиняется «необходимости, слу-

чайности и воле частных начальников», то почему тогда князю Андрею так радостно видеть на его не-

подвижном лице то же выражение, что и на лицах всех солдат и офицеров? Почему, заметив ста-

рую, каких теперь не носят, шпагу Багратиона, князь Андрей «вспомнил рассказ о том, как Су-

воров в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это

воспоминание»? Почему, наконец, «начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Ба-

гратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились

оживленнее в его присутствии»?

Потому что Толстой-художник опровергает философию Толстого. Вот как он описывает Багра-

тиона в разгар сражения: «Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая

26

бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было