Помимо специфической «американской оптики», продиктованной особыми «новосветными» условиями, американские декаденты-галломаны не предлагают ни радикально нового, ни оригинального взгляда на Бодлера или По. В культуре нью-йоркской франкофильской богемы не только По, но и Бодлер занимают весьма скромное место (не говоря уже о Достоевском, который появляется в их сознании, лишь когда во Франции начинается увлечение русским «болезненным гением»). Ни По, ни Бодлер не являются главными образцами для подражания в художественном творчестве авторов «сиреневого десятилетия». В культуртрегерской эссеистике и в журнале Томпсона и Хьюнекера «M’lle New York» Бодлер, несмотря на декларируемые почтение и восторг, был скорее «фоном» для модных и современных фигур, актуальных в 1880 – 1890-е гг., – для Верлена, Гюисманса, Лафорга, Метерлинка, Стюарта Мерриля, Верхарна и др. Отдавая дань Бодлеру как прародителю декадентства, нью-йоркские галломаны тем не менее воспринимали его как «Камчатку романтизма»[753], автора несколько старомодного, чьи великие открытия уже стали общим местом для следующего поэтического поколения – декадентов и символистов, которые и донесли их до Америки. Так «первые стали последними» – Бодлер, воспринятый постфактум, в 1890-х «отстал от американского времени», оставшись в компании Лонгфелло, Эмерсона и прочих титанов закатного романтизма[754].
Нечто похожее произошло в 1890-х гг. и с восприятием бодлеровского «протеже» Эдгара По. Европейское признание, обеспеченное ему Бодлером, мало помогло По дома, в Америке. Причудливому американскому гению отдал дань Лафкадио Хирн (1850 – 1904) – предшественник богемы 1890-х, космополит с греко-англо-ирландскими корнями, неутомимый скиталец по свету, осевший на двадцать лет в Америке (1860-е – начало 1890-х гг.) – по дороге из Европы в Японию. Хирн, служивший «Музе Странного» (Muse of the Odd), тяготевший ко всему экзотическому, восхищался По за его умение «выразить в словах эфемерные, утонченные, хрупкие фантазии, которые не являются мыслью и возникают в душе, только когда она достигает глубочайшего умиротворения»[755]. Для Хирна важен По как художник, работающий с пограничными областями сознания (margins and rarities of consciousness), в попытке выразить невыразимое выходящий на границы вербального. Хирн сумел по достоинству оценить переводы Бодлера; однако если перед По он преклонялся безоговорочно (Хирн даже носил в кругу нью-орлеанских друзей кличку «Ворон»), то «замечательные безумства» («wonderful insanities») Бодлера одновременно и восхищали, и шокировали его. Хирн пишет о Бодлере как сдержанный и острожный англосакс:
Шарль Бодлер – эксцентричный и, быть может, слегка безумный литератор… что касается формы, вероятно, ни один романтик не достиг бо́льших высот, но темы он выбирал самые ужасные: преступления, муки совести, отчаяние и прочие нездоровые чувства. В его книге («Цветы Зла». –