По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

В создании набросков о Бельгии есть еще и тот интерес, что создаешь карикатуру на Францию[460].

Я этим воспользуюсь впоследствии против Франции[461].

Что касается национальных стереотипов, то они – всего лишь грубый, но действенный прием и последний способ объясниться с миром, существование в котором становится невозможным:

Но здесь этого недостаточно: нужно быть грубым, чтобы быть понятым[462].

Скажем, что мир стал для меня необитаемым –?[463]

В этом пароксизме бешенства есть досада от проигранного пари молодости – завоевать признание своим творчеством – и окончательный отказ принять поражение перед буржуа, перед «бельгийцами», этими врагами… облаков, а не Франции в геополитическом и даже культурном смысле.

Оперирование национальными категориями как категориями духовными в размышлениях о судьбах творца возвращает нас к началу творчества Достоевского. В неоконченной повести «Неточка Незванова» отчим главной героини и один из основных, наиболее проработанных персонажей, скрипач Егор Ефимов («самый странный, самый чудесный человек из всех, которых я знала»[464]), характеризуется через отношения с другими музыкантами. С одной стороны, игре на скрипке, «на свою погибель», он учится у демонического капельмейстера-итальянца, который одновременно будит в нем талант (прежде Ефимов был заурядным кларнетистом[465]) и вселяет в него безграничные амбиции и строптивость, вырывающие его из патриархального уклада провинции («знать, бес попутал меня», «дьявол ко мне навязался», «это все с тех пор, как тот дьявол побратался со мною»[466]). С другой стороны, первые шаги в Петербурге он делает в обществе молодого немца-скрипача Б., который «был прежде всего немец и стремился к своей цели упрямо, систематически, с совершенным сознанием сил своих и почти рассчитав заранее, что из него выйдет…»[467]. Противопоставление «холодного, методического», но в то же время положительного, участливого и порядочного немца Б. порывистому, лихорадочному, морально надломленному Егору становится основополагающим. Национальные стереотипы отсылают к размышлениям об особом месте России по отношению к Европе, в частности по отношению к Европе южной и северной: между даром и трудом, волей и ленью. Восходящие к романтизму стереотипы вместе с тем реалистично отражают дилемму музыкальных ориентиров в России начала XIX века: выбор между итальянской и немецкой музыкой; но Достоевский (следуя за такими композиторами, как М.И. Глинка) явно ищет для героев третий, собственно русский путь, который читается в вариациях на русские темы, исполняемых Ефимовым[468].

Вместе с тем в центре размышлений находится даже не выбор стиля, а сам художник, которому необходимо найти баланс между талантом и «механизмом дела», фантазией и волей, самоуничижением и заносчивостью[469]. Ефимов, с характеризующей его «лихорадочной борьбой судорожно напряженной воли и внутреннего бессилия»[470], предстает как неудавшийся знаток искусства, не осознавший собственные задатки «инстинктивного критика»[471]. Однако окончательно его губит скорее неспособность к самокритике, а главное – к состраданию. Бессердечность Ефимова, противоположная идеальной отзывчивости истинного художника, проявляется не только в отношении к жене и приемной дочери, но и в глумлении над тем самым неудачником-танцором Карлом Федоровичем Мейером[472], который вызывает смех, когда в сердцах восклицает с комичным акцентом: «Ты виролемный друк»[473].