Площадь Разгуляй

Нам стало известно, что на чердаке его пуни[8], где жили коровы, под самой стрехой, висело с десяток огромных копченых окороков. Соблазн двойного греха сперва поверг моих друзей в уныние. Но он же разжег желание во что бы то ни стало испытать стойкость традиции. Чтобы это сделать, мало было взобраться на немыслимо высокий чердак пуни. К самой пуне надо было доползти в кромешной ночной тьме поверх высоченного и длиннющего — во весь огромный сад — забора, утыканного тысячами ржавых гвоздей! При этом спрыгнуть в пути или, не дай Бог, свалиться вниз, нарвавшись на гвоздище, — это был бы конец: под яблонями, в позах отдыхающих одалисок, спала в ожидании развлечений стая собак звериного обличья и лютости! Теперь, по прошествии стольких лет и всеразрушительной войны, можно сознаться: секрет пути по–над забором, как, впрочем, само наличие окороков на чердаке пуни, раскрыл нам младший Карпович — Петрик. Нет, это не был акт семейного предательства. И поступком Павлика Морозова действия Петрика не назовешь — все проще было: он бы и без нас туда слазил — какого рожна было ему скармливать куче пацанов собственную ветчину. Но… стреха над чердаком пуни была недосягаемо высока! Добраться до нее можно было только с помощью огромной дубовой лестницы. А ее и вдвоем–то не поднять с земли, не то что еще и на чердак затащить и там, развернув, поставить стоймя, уперев в стреху. Мы эту задачу решили. И с неделю или чуть больше предавались пороку — католиком среди нас был только сам Карпович–младший… Да! Да! Именно пороку предавались мы. Ибо как сын еврейского отца, до сих пор я не в состоянии забыть безусловно греховно–мерзкого, непростительно–порочного… наслаждения: остро отточенным перочинным ножом срезаю с лоснящегося бока свиного окорока ломоть за ломтем омерзительно–вкусного яства… А запах–то! А запах!

Между греховными вылазками к Карповичам мы занимались и абсолютно кошерными делами: перевешивали вывески по ночам. Вообще, я заметил тогда в Мстиславле, что самые интересные дела, в том числе и богоугодные, совершаются по–чему–то именно ночами. Почему бы это?..

Не наша была идея с вывесками. Не мы были ее генераторами, а еврейский писатель, автор модного тогда революционно–юмористического романа — «Улицы сапожников». Нёнька таскал его с собой в качестве карманного справочника по веселому времяпровождению. Звезд с неба он не хватал, сам ничего не придумывал, но схватив на лету чью–то идею, тут же реализовывал ее. Совершенно не представляя, что в связи с реализацией может произойти. В этом он был достойным сыном своего народа.

Между прочим, в книжке–справочнике содержалось много интересного, что необходимо было попробовать сделать самим.

Но решено было начать с вывесок. Тем более, если успеть их поменять по разным концам городка до начала раннего воскресного базара. Тогда эффект больше. Эффект, вправду, был большим. Но не в само воскресенье, а в понедельник, когда заинтересованная организация — райотдел милиции — обнаружила вместо своей вывески вывеску–рекламу парикмахерской. Кому из наших пришла в голову такая идея? Другое дело — замена вывесок на магазинчиках и лавках в районе базара никого не тронула: базарные страсти не оставляли ни времени, ни эмоций на такие пустяки. А вот милиция… Да и год был непростым – одна тысяча девятьсот тридцать седьмым был год! При всей секретности операции участники её отыскались моментально.

Глава 41.

Нет! Нет! Никто из нас никого не продал! Избавь Бог! Но все мстиславльские компании отлично были осведомлены о планах других. Где ж тут сохранить тайну? Единственно, что успели, — договорились об одном: ничего не знаем! И не слышали ничего.

Знали, не знали — это никого в милиции не интересовало.

Им зачинщик нужен был. Его быстро отыскали — «организатора контрреволюционного выступления» (!) Ефима Гликмана, «сына репрессированных в 1937 году отца Гликман Владимир

Гиршович и брата Гликман Моисей Владимирович» (так в оригинале обвинительного заключения). В связи с несовершеннолетием преступников всех вызывали в следственную часть районной прокуратуры с родителями или «лицами, их заменяющими». С Нёнькой пошла Рахиль. Со мной, — а вдруг обнаружится, что мои все тоже репрессированы, и возникнет тень убитой в этой самой милиции бабушки Хаи—Леи, — со мной в прокуратуру пошел Афанасий Иванович Палей, человек в Мстиславле не последний. Был он начальником над отрядом летчиковнаблюда–телей, прикомандированных к республиканской лесной противопожарной службе. Сам военный летчик, он в 1929 году попал в аварию, побился, был комиссован. И тогда же, по его настоянию, переведен из инвалидов в летчики–наблюдатели. В городке он был фигурой. Как–никак должность его относилась к номенклатуре пограничного округа. Он потом на войну мобилизован был в погранвойска. Теперь его присутствием и энергичным заступничеством вся наша затея с вывесками из компетенции борцов с контрреволюцией вернулась к блюстителям порядка.