Площадь Разгуляй

Все так же молча, Касперович, — стара падла, — вдруг пал резко… За лодыжку — рывком, с немыслимым поворотцем — выдернул взвывшего Гориллоида с нар. Развернулся с ним… Как волк с ягненком. Локтем сбил крышку параши. Захватил громадной своей ладонью лицо Гориллоида. Оглушил коротким тычком о брус нары. Приподнял… И воткнул головой — по пояс — в раздавшуюся ленивой волной густую вонючую жижу.

Там, в глубине где–то, ухнуло что–то жалобно. Выдохнулось лопающимися зелёными пузырями. Гулко забурчалозабулькало. Взыгралось смачно в навозном месиве. И во–онь… Вонь вырвалась взрывом, захлестнула камеру…

Камера замерла, не дышала вроде — такая густота дряни и тишина настала…

Касперович–стара падла — от параши — головой кивнул в угол, где… как не было никого…

— Тех, двух, — давай! — негромко рявкнул…

И Дымов, — чего уж никак совершенно не мог я ожидать от человека еще более крупного, чем Адам, мягкого совсем, медлительного и вовсе пожилого, — Дымов, с места, взлетел котом на нары… В руках его забились, задергались мышами Ус и еще один… Зацеплялись, захватались за все, что под руки попадало по дороге, — за отбивающихся от них «сподвижничков», за отпрянувших крысами подпевал, за стопы натащенных в угол «реквизированных» у «мужичков» одеял, кучей наваленных в угол тряпок…

Держа обоих за затылки, Дымов спрыгнул с ними на пол.

Поднял невысоко… Те хрипели. Исхитряясь укусить что ли. Ногами что ли ударить. Он их коротко наотмашь, с поленным стуком, сшиб скулами. Кинул, успокоенных, на свободный борт параши, передав Касперовичу. Адам Адамович, привалясь на первых купальщиков, утопил головами и этих… До пояса тоже… Рядом с бившейся поплавком гориллоидовой задницей.

И снова в глубине параши ухнуло, забурчало–забулькало гулко и страшно. Завзыгрывалось отвратительными зелеными пузырями по зыбучему верху смрадной коричнево–зеленой жижи. И еще волна вони — тошнота-а!..

Касперович перехватил верхних пловцов левой рукой. И, чуть обернувшись, снова скомандовал тихо:

— Тех, трех, — давай!

Дымов развернулся…

И тотчас же… И тотчас же…

Глава 165.

…Все в остаток ночи происходило «тотчас же»! И тотчас же, — с десяток секунд назад ожидавшее лишь команды камерное шакальё, — вдруг, спасающимся в ужасе стадом, всё враз рвануло под нары! При этом оно отчаянно грызлось, кусалось, бешено отшибало друг друга ногами, руками, головами… вползая, ввинчиваясь в тесную поднарную щель. В остервенении выдирая, выталкивая, выпихивая из ее душной непроглядной глыби только недавно им самим загнанных туда злосчастных «мужиков» и неудачливых фраеров…

И тотчас же… Только с десяток секунд назад изготовившееся пытать и казнить настырных «мужиков», вонючее камерное кодло, этими же «мужиками» изрядно прореженное, в мгновение утеряло в парашной жиже и незадачливых вожаков, и блатной дух. И теперь оно — беспощадно «ошпаренное» густым духом из бочки — метнулось врассыпную из насиженного угла.

Обезумевшее и потерявшееся совсем от столбнячного созерцания расправы у параши, оно было абсолютно уверено, что сейчас, сию минуту, будет вот так же бултыхаться! Захлебываться, мотая задом, в блевотной могиле… И тогда оно — «законное» камерное кодло — в затмении рвануло «на выход»! И стало биться–колотиться о дверь камеры. Истерически вопя взывать к… «гадам», к «сукам», то бишь к надзирателям, к дежурным, к корпусным — к самой советской власти!

— Э–э–э!.. Э–э–э! Дежурнаи! Дежурнаи! Э–э–э! Да дежурнаи жа, гады ползучия-я! От–твори–и-и! Сук–ки–и! Дверь отвори-и!..

Людей жа, люде–е–ей — в натури–и–и — в параше топют! Отвории-и!.. Нача–а–альниче-е-ек!..

Вот ведь как? Солидные мужчины в истерике взывают! Не малолетки–психи. Не только «шакалы» — граждане цветущего возраста. Мне необходимо было разобраться в том, что на моих глазах произошло. Ведь не это камерное говно меня волновало.

Нет. Меня беспокоило почему–то, что подумали бы, что сказали бы по поводу происшествия мои знакомые «старые воры» – Володька—Железнодорожник, Володька—Часовщик, Петух… Даже их сестры и подруги, что сделали мне столько добра.

Что бы они сказали, побывав в камере во время грабежей и избиений? И при экзекуции, учиненной Касперовичем и Дымовым? Что это было? Случайностью, связанной с появлением в камере таких фигур, как Дымов и Касперович? Или закономерным, нормальным концом — пакостным, большей частью скандальным (как рассказывали бывалые зэки) и обязательно по–зорным. Обычным, следовательно, концом существования любого ранга и цвета воровской кодлы. Опасной, безусловно, для разрозненных одиночек, когда она — сила. И бьющейся непременно в истерике, пожирающей самое себя, трусливой анекдотически, когда сила — против нее.