Площадь Разгуляй

Самое бы время и место поверить в целомудрие Лины Соломоновны. И в злокозненность экс–директора музея Черномордика (Ларионова) с компанией, сходу — и насмерть — застращавших бедную девушку, обнажив перед ее невинностью страшный механизм, с помощью которого ее всенепременно изнасилуют. «Напугали бабу мудями! — парировала уже в старости Екатерина Васильевна мое очередное христианнейшее сетование много пережившего человека на всю сложность ситуации, в которой когда–то оказалась Лина Соломоновна. — Если хочешь знать, — заключила она наш разговор, — «я эту суку наблюдала, как партерную блоху. И скажу тебе: ее способности действовать — что–что — никогда не опережали умения соображать. Она наперед знала, куда попала в 1925 году. И зачем. И не понаслышке представляла нехитрую систему перегонки своих коллег с утилизацией их на гумус по твоему Самойловичу. Ты забыл, как она и тебя к тому готовила?!..»

Подумать только, что лишь через десяток лет после смерти тетки я из первых рук узнал, что, не понаслышке, тоже знали все эти ролланы — фейхтвангеры — кюри — барбюсы — шоу — эренбурги и прочие Цвейги. (Где–то о том я уже говорил или скажу наверно). С самого начала двадцатых и вплоть до 22 июня 1941 года они сытно — сытней некуда — отоваривались щедро «парижским банкиром» Леонидом Александровичем Скоблинским, будущим моим… сослуживцем по институту ГОССТРОЯ СССР. Однажды, — было это, верно, году в 1972–м, — озлился он на меня за мою занудность. Видите ли, не понравилась ему моя попытка дифференциации упомянутых прогрессистов по прогрессивности прогресса… Скоблинский вскинулся по–стариковски:

— Хули мне их окрас, если я весь левацкий гадючник кулем скупал, как воблу! Все хороши: наезжали неназойливо и пользовались интеллигентными услугами твоей Штерн.

Отлично представляя, откуда что берется у этой сволочи.

С 1921–го по 1930–й был Скоблинский начполитотдела Особой дивизии ВЧК–ОГПУ–НКВД (воспитанный на вколачиваемых в него с малолетства нибелунгах о нацистских зверствах и антропогенных катастрофах, современный молодой читатель представить не способен, что несло в себе это пустое для него словосочетание!). А с 1930–го по 1940–й — по самый час, когда танки Вермахта ворвались в Париж, — исполнял обязанности секретаря партбюро советского банка в столице Франции. Как бы редактируя стенгазету и собирая там партвзносы…Обязанности для того же молодого читателя тем более не понятные…

«Светлая» память о «секретаре партбюро» этого банка товарище Леониде Александровиче Скоблинском по сейчас, — многим более полувека спустя, — перманентными скандалами трясет Европу, нет–нет, да и поминающую своего щедрого оптового покупателя… Все как есть знавшего…

Глава 112.

Сразу после знаменательного вечера породнения моего с Каценеленбогенами наши ближайшие соседи по разгуляевской коммуналке Крюковы пригласили бабушку и меня в поездку по каналу Москва—Волга. В месткоме рентгеновского завода, председателем которого была Татьяна Алексеевна Крюкова, часто «горели» пригласительные билеты. В то же время рядовая сош–ка нашего с бабушкой калибра могла попасть на светлый праздник путешествия по каналу только случайно. Потому, набравшись храбрости, я попросил разрешения взять с собой еще трех моих друзей. Получив согласие, первой я обрадовал Муську. Но поехать она почему–то не могла.

— Не огорчайся, — сказала она, — я проехалась по каналу трижды в прошлом году, когда шли съемки фильма о театральном джазовом оркестре Утесова с участием папы. Не огорчайся и пригласи–ка лучше Марьяну, которую ее мама держит в таких шорах, что счастью Марьяшиному конца не будет! Пригласи, пригласи! Тем более, она, кажется, к тебе неровно дышит. И не красней! Сделай так, как говорю. А хочешь — сама передам ей твое приглашение?…

Что мне оставалось делать? Только, конечно, я не верил, что вот так просто такая девушка решится на поездку со мной – знакомым без году неделю. Не знаю, был или не был конец ее счастью, но моему счастью точно предела не было, когда позвонила Марьяна и поблагодарила меня.

— Ты едешь?!

— Конечно!

Да, Муська — настоящий друг… И снова, как поздним вечером у Рахили и Григория Вениаминовича, я почувствовал… сладостное удушье расходившегося сердца… Что–то случилось со мной или со всем миром вокруг! А сама волнующая игра в «приглашение–согласие» — она была восхитительной!.. Вслед за Марьяной Алик сообщил, что они с Иркой обязательно будут…

Я в этот день был словно пьяный. И солнце было пьяным. И Москва — пьяной… Скорее всего, опьянел я от того, что что–то во мне произошло непонятное… Неужели я влюбился?!..

Остаток дня пролетел в прозрачных туманах счастья… Где–то в неосязаемом отдалении вспыхивали смутные проблески надвигавшейся беды. Но, как немые зарницы, они не предвеща–ли громогласно вселенской грозы. И потому не разгоняли окруживший меня туман…