Площадь Разгуляй

Справедливости ради: знакомство с Мухтаром АбдуллоОглы дало нам в знании предмета нашей самодеятельной опеки куда как больше, чем рассказы всех ходоков. Тронутый нашим к нему отношением, — к чужому человеку, да еще в таких обстоятельствах знакомства, — он через месяц–полтора после отъезда начал присылать нам большие посылки с сухофруктами, со сгущеным виноградным соком, с бастурмой, и самое ценное, — с неизвестно как законсервированными чесноком и лимонным соком. Присылал он мешочки с грузинским чаем, рекомендуя засыпать его прямо в посылочные ящики, между упаковками с продуктами…

Его посылки шли до самого начала войны в июне 1941–го.

Кроме того, он стал сам отправлять посылки по сообщенным ему адресам. Головные боли от удара грабителей не проходили.

Писал, что мучается…

Глава 88.

Случившееся у нас, на Разгуляе, в ночь с первого на второе января перевернуло все мои представления о всесилии системы, с которой начал я свое мальчишеское единоборство. Система оказалась не такой уж могущественной, не такой неприступной. Два близких мне человека, мухи не обидевших за время, что мог я их наблюдать, два безоружных законопослушных еврея, без шума и возни, задавили группу вооруженных бандитов, проникших к ним темной ночью, чтобы по–ломать им жизнь.

Задавили. И исчезли. Оставив хозяев этих бандитов в растерянности и страхе. Ибо, действительно, если есть в России некое сквозное историческое положение, пронизывающее всю – до дна — дремучую толщу ее «национальной идеи», оно однозначно выражается так: «Это если каждый станет…» — жить собственной совестью, думать–рассуждать не как парт–кодла и поступать не «как все»! Так и в неординарном разгуляевском случае: «Это если все… вот так вот…?!».

Меня не занимали детали происшествия. Меня интересовала философия тех, кто до этой ночи спокойно, не предвидя беды для себя, врывался в чужие жилища и там творил разбой[10].

Поэтому, недолго думая, побежал я к моему опекуну, что жил посреди вот таких же бандитов. Кому–кому, а ему известно все, что той ночью произошло. Ему понятно, что чувствуют теперь орлы–чекисты, которых, оказывается, в самый разгар очередной бандитской кампании можно вот так прихватить и задавить, как крыс. Мнения моего консультанта Володьки—Железнодорожника, вора в законе, спрашивать я не стал — нравственным кредо его было: «Мочить гадов». О чем наслышан я был из источников верных. Но что скажет чекист?

Степаныч отнесся к делу спокойно. О нем он знал, конечно, прежде меня. И куда точнее. Но ответил не совсем определенно, будто про себя рассуждал. Покойные с оружием были…

Значит, сопротивления ожидали. Такое дело — не игра… Но, недотепы, дверь не заметили. А она в их судьбе — мина… Во–от…

Они и отслужили… Только… там не двое братов их встретили.

Там еще кто–то был. Мастер!.. Но кто? Чтобы все так чисто сработать, нужна высоокая квалификация! На моей памяти ни один уголовник такое после себя не оставлял. Тот же Ленька

Пантелеев. Он, все же, в ЧК петроградском поработал, прежде чем завестись и уйти в блатные. На нем убийств — не счесть, раскрытых и таких, что неизвестно — его ли работа или нет?

Были на нем и такие — без крови. Но чтобы так?.. В Москве наши берут военных. Всегда чисто — военным в Москве деться некуда: пригласят, вроде, в штаб, или в наркомат, или в парторганы. Там и берут, если не дома. Дома–то в Москве им у своих квартир охрану не поставить. В Доме правительства, например, там охрана — вся как есть наша. Сложнее на перифериях. На окраинах. В округах, к примеру. Там большой командир — главнее старорежимного губернатора. Взять его на месте сложно: у него не только положенная охрана — войско у него. Вмиг повяжут. Сходу — трибунал. И через полчаса приговор — окончательный, обжалованию не подлежащий! Ищи потом виноватых.

Такое у Якира было на Киевском. Так Уборевич сыграл. По первости прошло. Тогда стали вызывать в Москву, в Метрополе брать. Того же Якира так же вызвали. И попытались взять командира в вагоне. Не получилось: охрана всех наших уложила.

Якир Ворошилову по связи: так и так! Что прикажете? Климент Ефремович посоветовал не ерепениться. В Москве, мол, разберемся. Фельдмана так же брали — в пути. Ну, Примаков, — этот сам явился. Прежде других. Тухачевского, практически, тоже в дороге взяли. Но не трогали до Москвы. В Москве, перед прибытием, забрали оружие. Словом, брали по–разному. Хотя, конечно, была и кровь. Но чтобы так?.. Тухачевского когда забирали — было 26 мая — у нас пограншколу на Скаковой подняли.

На всякий случай. И так случалось. Но тут… Все же кто–то им, братьям, сильно поспособствовал… Был кто–то весьма профессионалист! И то, что никто его не видел, никто не знал и не предполагал, — это все за то говорит, был кто–то! И был этот кто–то — сила! МАСТЕР! … Но вот кто?