Площадь Разгуляй

Год назад, весной 1937–го, над самим Северным полюсом Иван Дмитриевич Папанин самолично поднял на флагштоке знамя советской державы. Над ледяными полями, в бескрайнем просторе Арктики полыхнуло кровью, забилось, заплескалось, заколотилось в студеных ветрищах вселенской кухни погоды шелковое полотнище с ликами Ленина и Сталина — большевистских мессий, шитыми в мясницком подвале слепой художницей Ниной Алексеевной Молчановой… А теперь вот, в том же полутемном подвале, два великих мастера — всему свету известная танцовщица Гельцер и никому неизвестная мастерица всему миру известного знамени Молчанова — ревели в обнимку, в закуте, перед вонючим сортиром… А виной тому — не мальчишка, тоже великий мастер, а сучья жизнь вокруг, не оставлявшая никакой, самой малой надежды на то, чтобы стать человеческой…

Глава 87.

А намокшие записочки мы научились не просто сушить и разбирать на них тексты, но и восстанавливать! Мясорубка набирала обороты. Эшелонов уходило из Москвы все больше.

Нам вовсю помогали собирать записки моя одноклассница Муся Янова, да подруга Алика Ирочка Рыжкова. Из–за Ирочки мы однажды чуть было не попали в историю, которая могла бы окончиться для нас печально. Но, опять же, из–за бесстрашия Иры мы налетели на презабавнейшего человека.

Ожидали эшелон. Было темно. Мы сидели на шпалах у опор платформы Новая — сразу за Электрозаводом. Вдруг с пути рядом кто–то вскрикнул громко, еще один голос заблажил, по–слышались удары, будто по мешку с песком лопатой молотят…

Когда еще один крик прервал тишину, мы успели на голоса – там явно или били кого–то, или грабили!

У столба контактной сети, прислонясь, сидел человек с чемоданом в руках. Тут же лежали еще двое. Один, увидев нас, приподнялся, попытался вскочить — не получалось у него, — только тут мы увидели в руках сидевшего у столба нож… В это мгновение из черноты кустов выскочил еще один мужик и прыжком очутился рядом с сидевшим. Тот обернулся, но нападавший успел поднять железный прут и вскинуть руку для удара… Ударить не вышло: Ирка прыгнула к нему, он взвыл, отвалился… Лицо его залилось — показалось — черной краской. Или темень была густой? Алик оказался около нее… Мужик, схватившись за лицо, отвалился обратно в кусты. Тот, что пытался подняться, снова упал на спину… Все это произошло за каких–то пять–шесть секунд…

Вдруг сидящий у столба произнес спокойно:

— Это меня они на гоп–стоп брали. Только не получилось…

Не тот фраер попался… Вы успокойтесь, пацаны (он, видимо, принял Муську и Иру за мальчишек).

Потом он приподнялся:

— Зацепили, с-суки… Помогите–ка…

Мы увидели в полный рост огромного человека, одетого в модный, но измазанный в грязи костюм. Брюки — в мягких сапогах. На голове кубанка. Только вот стоять он не мог — держался за столб…

— Вы кто такие?

Мы объяснили. Однако сказали, что гуляем.

— Так утро же скоро — время не для гуляния… — Он говорил с явно с кавказским акцентом, но лицо его в темноте мы разглядели с трудом.

— Все равно гуляем. А вы кто?.. И те, что… вот эти двое и тот — из кустов?

— А кто ж их знает? Только, подонки, они за мной охотятся… Ведут, с-суки, с Омска еще… Приметили, специалисты!.. А я, пацаны, обыкновенный человек: добираюсь до дому, на Кавказ. А прежде отмотал червонец — наши, горские дела… Вот, все. Теперь что делать будете?

— А что делать–то, вы же на ногах еле стоите. Вам бы в больницу или… куда–то еще — вылежаться! Вы нас не бойтесь, хотя мы червонцев еще не разматывали — за нас наши родители мотают, — сказал я. — Вот у него отец, — он вообще пропал, а у меня — вся семья по кочкам… У Иры… отец…

— Никого я не боюсь… Вот тот, — он рукой показал на того, кто все время лежал, не трепыхался. — Вот тот успел, с-сука, чем–то по черепу… Здорово… Я пока еще не шибко оклемался… Мне полежать бы…

Так, после совещания, татарин Мухтар Абдулло—Оглы, бывший учитель из чеченского аула Узум, а потом зэк — сперва ИркутЛАГа, а с 1935–го — СевВостЛАГа на Колыме, поселился на несколько дней в квартире Алика. Пасли же его блатные из–за чемодана, в котором освобожденный по окончании срока (с легким опозданием на два с половиной года) проходчик шахты Ключевой Северо—Западного управления ГлавКолымстроя вез заработанные за многие годы каторги весьма крупные по тому времени деньги, где–то около трех сотен зарплат рабочего с московского «Серпа и Молота». Что и было написано в справке об освобождении.

Через неделю мы проводили его на Павелецком вокзале.

Когда поезд уже двинулся и мы с другими провожающими соскочили с подножки на перрон, Мухтар сказал Алику:

— Ты девку–то побереги! Девка — жох! Горяча больно. Она, может, и подмогнула мне, только не дело для девушки в мужские разборки встревать и перьями отмахиваться… Береги ее!

Сама Ирина на пожелания гостя ответила нам так:

— Языком отмахиваться не приучена. А что встреваю, как изволил заметить товарищ с Кавказа, в мужские дела, то сами успевайте, и вовремя, чтобы нам, женщинам, не доставалось этого удовольствия. — И презрительно отвернулась.