Плод воображения

«Ну и что теперь?» — спросила она себя, выбравшись из музея под освежающий дождь. Правда, эффект свежести был недолгим; очень скоро ей стало холодно и тоскливо. Единственное спасение — по возможности забыть себя и действовать, но вот тут-то она и оказывалась в глухом тупике. Это в фильмах освобождаются от наручников при помощи припрятанной скрепки. Даже с учетом специфических навыков, Ладе требовалось что-нибудь посущественнее. Допустим, она найдет это «что-нибудь»… А потом?

Семнадцать часов — не такая уж маленькая фора, если знать, куда двигаться. Она не имела понятия ни о направлении, ни о том, как выглядит западня, в которую угодил Параход. Она злилась на него (нечего было шляться где попало без мамочки) и злилась на себя («Какого черта ты всё-таки не проследила за ним?»). Больше всего она злилась на Рыбку, однако без оружия ее злость оставалась худосочной, как рассказанный шепотом политический анекдот.

Для начала она решила вернуться в церковь, чтобы по крайней мере попытаться снять «браслеты» и заново запастись лекарствами (ее сумка исчезла, а Лада как-то протормозила и вовремя не обратилась к «пенсионеру» с претензией по поводу пропажи). Заодно не мешало бы проверить электронную почту — вдруг наши мысли и впрямь волновые «пакеты», и почему бы им в таком случае не оформиться в соответствии с каким-нибудь подходящим протоколом…

Теперь, когда руки находились за спиной и наручники болезненно массировали поясницу, ей было трудно даже сохранять равновесие. Асфальт раскачивался перед ней, угрожая расшибить лицо или затылок — в зависимости от того, чем она предпочтет его встретить. Больше всего она опасалась утратить цель в поглотившем ее хаосе боли, похожем на черные джунгли. Продираясь сквозь них, она ощущала на себе такую ярость догонявшей смерти, что вскоре в ее переполненном страданием сознании не осталось места ни для чего другого.

Как ни странно, она дошла — и кто скажет, в какую долю мозга был вмонтирован автопилот и каким чудом сработал. Церковь замаячила перед ней, словно безмолвное обещание конца.

Осознание себя было медленным и постепенным. У Лады даже обнаружился какой-никакой мотив. Кто-то ждал ее в темноте… но не здесь. Тогда зачем она так настойчиво стремилась попасть в это место? И разве она знает, куда ей на самом деле нужно? Не оставалось ничего другого, кроме как поверить, что у кажущегося безумия есть смысл, — даже если в результате откроются страшные вещи. А кто говорил, что будет легко и приятно? Верующие, исполненные благолепия и благодати? Они обманывали. Или, может, их обманули. В сущности, это не важно. Не важно, во что ты веришь, лишь бы это помогло тебе в самом конце, когда ничто другое уже не срабатывает и пропадают последние призраки самообмана, которым ты тешила себя всю свою жизнь…

111. Бродяга: «Давай разберемся»

Он наблюдал за приближением женщины-скинхэда со смешанными чувствами. С одной стороны, она была из чужих и, следовательно, представляла определенную угрозу; с другой — в ней было что-то знакомое, почти до боли ему знакомое. Через минуту он понял — что. Она напоминала ему пациенток психушки, в которой его продержали долгие годы, а их он воспринимал как жертв врачебного террора, пострадавших куда сильнее его самого. Чтобы убедиться в этом, достаточно было хотя бы разок увидеть, как санитары насилуют связанных или накачанных барбитуратами женщин, а иногда и врачи не брезговали такого рода «процедурами».

Бродяга был не настолько прост, чтобы обмануться одной лишь внешностью и руками, которые она держала за спиной. Нет, он на расстоянии почуял в этом полутрупе обреченность, свойственную тем, чья жизнь совсем уж обесценилась… свойственную ему самому. В тот раз, ночью, он не успел ни разглядеть ее как следует, ни тем более понять, почему ему не хочется ее убивать. А может, он получил соответствующий приказ?

При этой мысли уже знакомый холод пронял его до костей. Бродяга смутно помнил, что было после того, как она помешала его молитве. Едва ли не самое жуткое — невозможность отличить собственные намерения и желания от внушенных кем-то, навязанных извне. И, что еще хуже, отличить волю Господа от воли того, другого… Это ведь совсем не то, что два телефонных аппарата на стене — черный и белый, — и ты точно знаешь, кто на проводе. Как бы ему хотелось, чтобы хотя бы «звонки» звучали по-разному! Но тогда даже последний дурак сумел бы отличить добро от зла, а бродяга считал себя хоть и дураком, но не последним. Последними были те, кто воображал, будто Господь всегда соблюдает собственные заповеди. Бродяга так не думал. Заповеди — это правила для пациентов. Но не для персонала.