Пляж

– Я уверена, у католиков тоже полно таких примеров. – Подпрыгивая на одной ноге, Гуля пыталась удержать равновесие, преодолевая кучу бурелома.

Мы шли некоторое время молча…

– Нет, понятно, что всем нравятся страшилки. Разрывание львами, кипящее масло, медный ящик, стрелы на святом Себастьяне. Но Борис и Глеб – это совсем другое. Обычные феодальные разборки. Средневековый передел власти.

– Уф, я устала! Давай передохнём…

Гуля рухнула рядом с ветхим пнём, который, казалось, пролежал на этом месте не одну сотню лет. Я присел рядом, немного брезгливо расправив под собой пальто.

– Ты знаешь, как их убили? Особенно живописно – Бориса.

И тут я как будто перенёсся туда, как бывало много раз до этого.

– Только представь себе, он молится в шатре. А снаружи уже ждут убийцы. Он видит их тени, слышит их шёпот. Наконец забывается тревожным сном. Они врываются внутрь с копьями. Сначала закалывают слугу-венгра, а потом и Бориса. Он ещё дышит, его от греха подальше заворачивают в полотно и везут в Киев. Но по пути их нагоняют двое варягов, подосланных Святополком. И снова Борис лишь слышит их голоса, смех, но не видит лиц. Его добивают мечом в сердце, прямо сквозь ткань.

Вдалеке на трассе проехала машина, откуда-то сверху залаяла собака.

– А Глеб? – спросила притихшая Гуля.

– Глеба зарезал его же повар-татарин. Другие испугались мести. Правда, о том, что его собираются убить, ему сказали в лицо. Не знаю, может быть, даже извинились…

– Ну вот тебе и ответ на твой вопрос. Молодые, красивые, к тому же князья. Заметь, князья, не успевшие поправить. Жалко их!

– Жалко? Пожалуй, но жалко не ключевое слово. А ключевое слово, – я задумался, – Борисоглеб. Борис и Глеб, Борисоглеб…

Я повторил это слово, как заклинание.

– Как ни крути, всё упирается в менталитет. В каждом из нас сидит этот Борисоглеб. Сначала бессмысленно кого-то убить, а потом пожалеть, пострадать. Подчинение власти, смирение перед судьбой, всё это мы проходили.

– Ладно, пойдём! – Гуля встала, отряхнулась и пошла вперёд, не дожидаясь меня.

Вскоре между ветвей на горке показался потрескавшийся грязно-молочный забор с убого нарисованным граффити, почему-то навевавший мысли о туберкулёзной клинике. Над ним возвышались бледно-жёлтые колокольни монастыря. Центральные ворота и резная калитка – то есть то, что архитектор задумывал как главный вход – были наглухо закрыты. Пришлось как обычно обходить за километр.

На территории монастыря Гуля чувствовала себя как рыба в воде. Здания с крестом или здания без креста, которые видел я, для неё означали трапезную, мастерскую, звонницу, богадельню.

Она уверенно вела меня мимо одиноко спешащих священников и опаздывающих на службу бабушек.

Наконец в отдалении, как будто даже на отшибе, я увидел небольшую хрупкую на вид часовню.

– Телепнёвская башня, – торжественно произнесла Гуля, – XI век!

Как всегда, зрелище полностью оправдало все затраты на поиск и дорогу.

Так было везде: в Суздале, Владимире, Новгороде, Архангельске. Вот уже второй год мы с Гулей путешествовали по городам, где сохранились памятники домонгольской эпохи.

Кажется, раньше я думал, что это как-то связано с её дипломной работой. Но со временем это стало забываться и превратилось в наше общее наваждение, способ общения, то, что крепче всего держало нас вместе.

Гуля любила повторять, что только в ту эпоху с её славянским полуязыческим укладом жизни и скромными беззлатыми церквями на Руси в первый и последний раз были созданы произведения чистой, ангельской красоты.

– Скажи, что же тебя так привлекает во всём этом? Если только ты не хочешь завершить дело своих предков и всё-таки разрушить эти храмы?

– Да, русская собака! – Гуля кровожадно засмеялась, – С тебя и начну!

Она ещё раз посмотрела на часовню.

– Это же чудо… Потом я православная христианка. Я крестилась в 10 лет. Знаешь, как серьёзно себя вела в церкви? Не кривлялась, как другие дети.

– А до этого?

– А до этого читала бесмеля рахман рахим. Меня бабушка научила…

Глава 2. В монастыре

В главном храме подходила к концу служба. На нас косо смотрели, потому что с первого взгляда было понятно, что мы пришли в музей, а не в церковь. К тому же Гуля забыла надеть платок, а спохватилась уже внутри.

Мы исподлобья осмотрели ничем не примечательный интерьер и стали праздно бродить мимо икон со свечками.

В храме было необычайно многолюдно. Привычная смесь блаженных, сумасшедших, суровых и напряжённо одухотворённых лиц.

С амвона читал проповедь промасленный, как блин, батюшка. А в стороне стояла старуха-настоятельница, которая держала за руку маленькую девочку в каких-то серых лохмотьях, с очень грязным и заплаканным лицом.

Лицо же самой матушки я вряд ли когда-нибудь забуду.

Волевое, не по годам гладкое, какое-то немного даже припухшее, взгляд, с одной стороны, не от мира сего, с другой – цепкий и властный. Так обычно изображают жестоких боярынь-крепостниц.