У этого Огги желтые волосы спадали до плеч. Одет он был в синее и серебристое, кружев слишком много – на мой вкус.
– Итак, слухи верны. Ты оставил ее добровольно.
Жан-Клод кивнул и поднял глаза.
– Это так.
Огги засмеялся:
– Ты добровольно покинул рай, когда я рыдал в аду, желая хоть последний раз взглянуть на него. – Он покачал головой, вздохнул, и веселье сбежало с его лица. – Но если ты оказался достаточно силен, чтобы оставить рай, я тебя доставлю на берег. Знаю я один корабль, и капитану его я доверяю.
– И куда идет этот корабль?
– В английские колонии. Сейчас они называются Соединенные Штаты Америки. Но, честно говоря, неважно, Жан-Клод, куда тебе плыть, лишь бы только прочь с этого континента и подальше от нее.
Жан-Клод снова опустил голову, и если что и было в его глазах, показывать этого он не хотел.
– Я не могу заплатить тебе, Огюстин. Я ушел, не взяв ничего.
– Это будет дань твоей храбрости, ибо ты оставил рай не однажды, но дважды. Дважды, когда я все бы отдал, чтобы его вернуть.
Жан-Клод поднял лицо, прекрасное и непроницаемое – такое лицо бывало у него, когда он скрывал свои мысли.
– Ты тоскуешь о Белль – или об ardeur'е?
– О них обоих.
– Белль я тебе вернуть не могу, но поделиться с тобой ardeur'ом – в моей власти.
В мгновенье ока лицо Огюстина осветилось желанием, нуждой такой острой, что она сверкнула в глазах, как сверкает в облаках молния. И тут же лицо стало спокойным, голода как не бывало, – но мы его видели. В этот миг я перестала видеть комнату как парящий призрак, я оказалась в голове Жан-Клода, как была внутри него и Белль в предыдущем воспоминании.
Голос Огюстина был так же тщательно-нейтрален, как его лицо, когда он сказал:
– Это дар, Жан-Клод. Я не прочь стать тебе другом. Друзья не считаются ценностью услуг.
Мы удивились, и мы слишком долго были с Белль Морт, чтобы этому поверить.
– Я бы отдал свое тело, чтобы получить то, что ты предлагаешь мне бесплатно, Огюстин.
– Потому я так и предлагаю. Да, я жажду снова быть с нею. Я не перестану любить ее до конца времен, но не всегда мне нравилась она или то, что она заставляла нас делать. – Лицо его омрачилось воспоминаниями, но он прогнал их и улыбнулся снова. – Я бы остался с ней навеки, делая все, что она скажет, ее добровольный раб, пусть даже я знал, что она – зло. Я был слишком… – он поискал слово, – …погружен в нее, чтобы даже желать себе спасения, или спасения тем, кого порабощал для нее по ее желанию. Если бы она не прогнала меня, у меня бы никогда не хватило сил уйти.
– Ты отказался выполнить ее прямой приказ. При ее дворе до сих пор говорят об этом.
Он кивнул:
– Даже для столь слабого, как я, есть вещи, которые он делать не будет.
И ощущение потери и скорби отразилось на его лице.
Мы приложились щекой к его руке на подлокотнике кресла, мы подняли глаза, глядя ему в лицо. Рука его под нашей щекой не шевельнулась, будто он даже дышать перестал.
– Позволь мне поделиться единственным моим даром с единственным моим другом.
Он постарался не выразить на лице желания, но преуспел лишь наполовину.
– Ты не обязан это делать, Жан-Клод. Я сказал то, что сказал. Это мой дар тебе.
Рука его напряглась – будто тело старалось сохранить неподвижность, а рука его не послушалась.
– Я знаю, что ты предпочитаешь женщин.
– Как и ты, – ответил Огги.
– Да, но Белль своими личными мужчинами с другими женщинами не делится.
Огги улыбнулся – улыбкой дружеской, но не более. Она никак не отвечала растущему напряжению в руке, лежащей под нашей щекой. И голосом очень спокойным он ответил:
– Кроме тех случаев, когда она хочет, чтобы мы эту женщину соблазнили.
Мы тоже улыбнулись.
– Ради денег, земель или политики, oui. – Мы улыбались той же улыбкой, выработанной столетиями в ее постели, столетиями роли пешек в ее великих планах. – Я единственный из ее линии, кто унаследовал ardeur в полной его мощи, Огюстин, а в этой новой Америке никого нет нашей крови.
– Значит, последняя возможность ощутить вкус ardeur'а для меня и быть с другим мастером линии Белль Морт для тебя – сегодня.
Мы кивнули, щека наша потерлась о его руку.
Он отобрал руку – бережно.
– Ты испуган, – сказал он, и лицо его смягчилось от удивления.
– Да.
– Зачем же ты покидаешь ее?
– Потому что не могу остаться – чтобы оба они меня ненавидели.
– Оба?
Мы не могли скрыть слез – только отвернуться. Огюстин опустился на пол рядом с нами, он держал нас, а мы рыдали.
– Не Белль разбила твое сердце. Это Ашер.
За много месяцев мы плакали первый раз. Плакали в его объятиях, и он целовал нас, снимая наши слезы, и мы искали утешения в тех единственных руках, которым верили. В руках единственного друга.