Огюстин покачнулся, стараясь не упасть, удержать меня, но сила ее уже захлестнула нас, ее версия ardeur'а – исходная. Все, что исходило от Белль Морт, это были всего лишь клочки ее силы. Мы все были ее отражением. А сейчас оригинал ревел надо мной, рвал вопли из моего рта, и Огюстин мне вторил.
Ее сила рвалась из нас, рвалась заполнить зал и тронуть всех. Огги отгородил ее стеной и всю свою волю, свою мощь как мастера города бросил на то, чтобы удержать ее, но долго стена продержаться не могла. Я попыталась вызвать некромантию – мне удавалось когда-то изгнать Белль, но сейчас я не могла заглушить ardeur. Пока этот вопрос не будет решен, от меня толку мало.
Огги обрел дар речи раньше меня.
– Все вон, вон! Мы это долго не удержим, оно всю комнату заполнит!
– Это же передается прикосновением, – сказал Мика.
Огги покачал головой:
– Это не ardeur Жан-Клода, это от Белль. Достаточно стоять рядом. – Он содрогнулся, плечи у него ссутулились, будто поддаваясь под огромной тяжестью. – Сэмюэл, уводи своих. Ты не знаешь, что эта штука может тебя заставить делать.
У меня за спиной прозвучал голос – с гораздо более сильным французским акцентом, чем я привыкла слышать.
– Огюстин, что ты сделал с ma petite? Сила, давление… – Я обернулась к нему, и он замолк. – Белль Морт.
Это было сказано без интонаций, будто он подавил все эмоции, которые это зрелище у него вызвало.
Одет он был в свои фирменные цвета – черный и белый. Куртка черного бархата едва доходила до талии. Белые кружева сорочки выплескивались наружу из середины этой черноты – у шеи их держала камея, один из первых моих подарков Жан-Клоду. Кожаные штаны будто обливали ноги. Черные сапоги до колен – пожалуй, из самых простецких, что у него есть, но в его теле, скользящем к нам, ничего простецкого не было. Мы обе слишком хорошо знали возможности этого тела, чтобы купиться на такой камуфляж – потому что соединялись в некое «мы». И поскольку существовало это «мы», она знала, почему Жан-Клод убрал в хвост черные кудри. Она знала, почему одежда была элегантна, но из наименее дорогих вещей Жан-Клода. Почему почти не было на нем украшений: он хотел явиться таким, каким его видели когда-то приехавшие в гости мастера. Он хотел спрятать свою суть, оставить простор для догадок о том, какова его сила. Это была игра, с которой я не согласилась – по-моему, это значило их провоцировать: дескать, поглядите, какой я слабый, давайте, давите меня. Жан-Клод на это ответил, что никогда не нарывался на неприятности оттого, что скрывал от других мастеров какие-либо свои способности. Этот образ действий в прошлом спасал ему жизнь.
Она использовала меня как рупор:
– Вижу, вижу тебя, Жан-Клод. Все эти простенькие игры не скроют тебя от Белль Морт. Но ты прав, что пришел ко мне таким скромным – я люблю скромность в мужчинах.
Я смотрела на него глазами Белль Морт, а она смеялась, смеялась, смеялась на своей огромной пустой кровати.
Белль во мне заревела, но в некотором смысле свой момент она упустила. Жан-Клод – sourdre de sang, а я – его слуга-человек. Когда мы соприкасаемся, она не может обратить меня против него. Но она оставила нам прощальный подарок – ядовитый шепот у меня в мозгу.
– Ты – sourdre de sang. Ты можешь меня прогнать, но не сможешь исправить, что начал Огюстин. Когда я уйду из ее разума, ardeur останется. Он охватит вас всех троих, и вы такое будете втроем вытворять, чего уже веками не делали.
Она была у меня в голове, и потому я не смогла скрыть, что впервые слышу о более чем дружеских отношениях Огги и Жан-Клода. За много тысяч миль она засмеялась в освещенной свечами спальне, заговорила моими губами, альтовым этим мурлыканьем, пытавшимся выйти из моего рта.
– О, Жан-Клод! Ты не сказал ей, что вы с Огюстином были любовниками?
Жан-Клод застыл возле меня неподвижно, будто дыхание затаил. Я поняла: он ждет от меня реакции на ее слова. Он ждал, что я разозлюсь, и еще усугублю грядущую катастрофу. Но я всех нас удивила.
Я не была шокирована. Уж не знаю, почему, но не была. То, что он достался мне не девственником, я знала. Даже знала, что у него были и другие любовники, кроме Ашера. Конечно, знать это абстрактно было совсем не то, что видеть такое свидетельство на коленях перед собой, держащее тебя в объятиях.