Плацдарм

На стенах и потолке отсветы горящего смолья открывали взору старинные, но не поблекшие мозаики. Какие-то дикие леса, какие-то чудища, какие-то фигуры — мелкие, двуногие, но людей не сильно напоминающие…

Лестница закончилась в небольшом зале неглубоко под землей.

Несколько скульптур странных тварей. Не то прямоходящих ящеров, но почему-то с головой морского зверя «спрута», сжимающих в руках мечи с извилистыми лезвиями и рукоятями чуть не в половину длины — за их спинами входы в заваленные боковые галереи. Пыль, застоявшийся сумрак, неподвижный воздух. А еще, спустившись вниз, он увидел выложенные на ступеньках каменные молоты, разноцветные нефритовые и обсидиановые ножи и каменные выдолбленные горшки.

Камр нервно передернул плечами.

Давнее и полузапретное слово «аннакимы» приходило на ум, но произнесено не было. Ибо, как гласят легенды, случалось, одно слово, сказанное в неподходящее время и в неподходящем месте, вызывало из-за Грани Мира таких тварей, от одного дыхания которых сотрясалось небо и горела земля, и потом сил тысяч и тысяч магов, тех еще, древних, настоящих магов, не хватало, чтобы загнать их обратно…

Адай не сразу понял, что рассматривают Г'иййягин и несколько его товарищей. И лишь потом, когда, шагнув вперед, оказался в самом центре крипты, в его голове раздался какой-то обесцвеченный и лишенный даже намека на эмоцию голос:

— Ты и есть, что ли, глава нечестивцев, нарушивших великое совершенное исполнение и по вине которых я умер?

Камр еще раз присмотрелся, задержал взор на помертвевшем личике Лейды. И только потом понял, что за предмет стоит на древнем кое-как отесанном валуне на медном блюде.

Это была мертвая оторванная голова кого-то из слуг Подземного, может та самая, что он видел перед смертью.

И она сейчас шевелила губами, разговаривая с ним.

Как ни покажется странным, Адай не испугался, почти не испугался. Лишь подумал, что голова без тела не может говорить, ибо для речи нужно выдыхать воздух из легких, а их-то и нет…

— Но если ты умер, то почему говоришь с нами? — осведомился, как ни в чем не бывало, Г'иййягин.

— Я плохо умер… не весь… — прошелестел в головах присутствующих ответ. — Сила Повелителя защитила меня и не дает умереть, но вернуть мне тело она не может… О, если бы я мог подарить вам хоть немножко моих мучений… Да не выйдет, я не могу творить чары, мое невидимое тело тоже разорвано, а без него…

— Ты врешь, — вступила в разговор Лейда, отлипая от стены. — Если бы погибла твоя Ха, то тебя бы не удержал на этом свете даже твой сраный бог!

— Дура… — процедила мертвая голова. — Что ты понимаешь в высших силах, ты, тратящая время и ману на жалких людишек?! Сила Повелителя держит меня, и даже если вы разрядите в мою голову чужинский огнебой, то и то, наверное, я не умру… Владыка, как больно!

— Он не врет, — молвил как бы между делом Г'иййягин. — Чтобы разорвать связь его души и тела, точнее того, что от него осталось, потребуется или особый обряд, или полностью уничтожить… башку. А так он может прожить и сто лет, а то даже тысячу…

— Послушай, почтенный тысячник, не знаю, как тебя там…

— Ты тоже не назвал себя, — оборвал его Камр.

Беседа с мертвецом оставляла ощущение какой-то дикой нелепости и одновременно жути.

— Ах, прости, могучий воин! — Даже страдая от неведомых мук, жрец-колдун Подземного Хана сохранял способность к злой иронии. — Я Рошгар. Это мое нынешнее имя. Прежнее неважно. Мой чин в Перевернутой Пирамиде… он тоже неважен, хотя и его я могу вам сообщить, если ты меня убьешь. У тебя в войске есть мощное оружие, — продолжил он, не обращая внимания на замешательство присутствующих. — Такое, каким вы сокрушили жертвенник Бледной Луны. Думаю, его хватит, чтобы освободить меня.

— Ишь ты… а не жирно ли будет? — рассмеялся тысячник, гоня от сердца мутный подступающий холод. — Это оружие, знаешь ли, редкое и ценное. Его привезли из другого мира, и взять его больше неоткуда. Если разжечь хороший огонь — его хватит?

— Можно и так… Огонь тоже… годится. Я готов рассказать вам не все, но то, что мне позволят.

Голова умолкла, обвела движением зрачков людей. Камр Адай против воли ощутил холод и обреченность. Но он изо всех сил постарался не выдать себя.