– А теперь вон…
Поверженный Бьорн на четвереньках отползает от тела противника и, направляемый решительной рукой Изабель, которая твердо держит его платьем, семенит к входной двери квартиры. Со стороны может показаться, что хозяйка выгуливает на поводке злобного, опасного пса.
Ровно полночь
Жан-Пьер слышит, как сосед, наверняка захмелевший от ярости, лупит с обратной стороны в дверь. В ушах не умолкает гул, это невыносимо.
Изабель поворачивается к мужу, который небольшой кучкой горестей и бед сидит в позе лотоса на полу посреди гостиной. И не отходя от двери, показывает ему платье в цветочек, все так же держа его в левой руке.
– Я должен его надеть, да? – запинаясь, спрашивает он.
Она закатывает к потолку глаза. Господи, как же он ее бесит! Как вообще можно так бесить?
Жан-Пьер слышит собственное дыхание. Вдохи и выдохи быка, который вот-вот встретит свою смерть на арене. Его ноздри превратились в два жарких горна, из которых вырывается жаркий воздух ада. У него туманится в глазах.
– Я надену, обещаю тебе… Надену…
Платье, которым помахивает жена, вдруг теряет свой узор. Цветочков на нем больше нет. Теперь оно однотонного багрового цвета, выжигающего ему сетчатку. Он еще больше прищуривает глаза, и в этот момент его затуманенный взор прорезает яркая вспышка. Это отблеск клинка шпаги, которую Изабель сжимает в правой руке. Она широким, медленным жестом ее поднимает и…
– Пощади, любимая! Клянусь, я надену это платье! Клянусь, я изменюсь…
Жан-Пьер чувствует, как тело помимо его воли приходит в движение, подгоняемое неведомой ему силой, и замирает в аккурат под острием клинка. Теперь его шея в ее власти. И хотя острая сталь в нее еще не вонзилась, он чувствует, как в затылке нарастает боль – по мере того, как слипаются веки.
Эта боль в затылке Жан-Пьера и будит. Его измученная голова запрокинута на спинку дивана. Сколько же он проспал? Несколько часов? Несколько минут? Или, может, несколько секунд? Он с большим трудом распрямляет затекшие члены, дабы бросить взгляд на циферблат часов… На них…
18 часов 16 минут
Жан-Пьер трет ладонями лицо, дабы окончательно прогнать сон. В гостиной светло. На нем антикварный плащ. Стало быть, он в своем старом, привычном мире.
– Жан-Пьер, это ты?
Голос Изабель доносится вроде как из ванной. Он решает не отвечать, дабы она спросила еще раз и он, раз и навсегда, мог убедиться, что действительно возвратился в свой родной мир.
– Жан-Пьер, это ты?
Никогда в жизни он так не радовался столь простому и глупому в своей естественности вопросу жены. У него во рту едва ворочается язык:
– Да, да… это я.
Он обводит взглядом гостиную: ничего не изменилось, все на своих местах. Вновь оказавшись в своем привычном маленьком мирке, он испытывает такое облегчение, что готов обниматься со всей этой скандинавской мебелюшкой, еще вчера не вызывавшей в его душе ни малейших эмоций.
– Хорошо, что ты так рано вернулся. Не забыл, что этим вечером у нас ужинают Поль и Соланж?
При упоминании этих имен у него по хребту пробегает легкая дрожь, позвоночник сковывает ледяная неподвижность.
– Нет-нет, не забыл, но ты уверена, что…
До конца фразу Жан-Пьер решает не договаривать. Ему очень хотелось бы остановить время. Как знать, может…
– Ты уже видел? Там, на журнальном столике?
При виде перевязанной ленточкой коробки он чувствует, как в каждую пору кожи набивается тревога. А если в ней платье?
– Можешь ее открыть? Надеюсь, это доставит тебе удовольствие.
Надо проверить. Прояснить ситуацию раз и навсегда. Смелее, Жан-Пьер, смелее…
Он берет коробку и несколько мгновений держит ее в руках, не решаясь открывать. Как несколько лет назад, когда Изабель заподозрила у мужа рак кожи и он, прежде чем открыть конверт с результатами биопсии, несколько минут ждал с выпрыгивающим из груди сердцем. А если это меланома?
А если там платье?
Сделав глубокий вдох, он срывает ленточку и открывает коробку…
Это платье. Красное. Точнее, багровое.
– Ну как? Нравится?
Он чувствует, как из-под ног уходит земля…
– Я решила купить обновку, но если тебе не нравится, могу отнести обратно в магазин.
Мужайся, Жан-Пьер, мужайся…
Он в мгновение ока сбрасывает с себя плащ, пиджак, рубашку и брюки, а потом кое-как натягивает платье. Бретельки больно врезаются в плечи. Его крупное тело пещерного мужчины теперь заточено в шелк.
– Я не уверена, что подгадала с размером, – кричит Изабель голосом, в котором пробивается улыбка.
Смирившись с неизбежным и забывая о том, что ткань может в любой момент порваться, он опять падает на диван и устремляет лишенный любых эмоций взгляд на сиротливо валяющиеся на полу брюки…
– Что ты делаешь?
Жан-Пьер выходит из состояния гипноза. Перед ним в пеньюаре стоит Изабель и таращит на него глаза.
– А?
– Что это тебе в голову взбрело? Зачем ты надел платье?
– Ты же сказала… Что это для меня… Вот я и подумал, что тебе хочется…
– Да, но… Это же была фигура речи, не более того! Я просто подумала, что тебе понравится, если я надену его сегодня вечером. Такие роскошные платья точно не на каждый день.