Платье

– Да еще как! – поддерживает жену Поль. – Но ты всегда можешь на нас рассчитывать…

– В отличие от него… – продолжает Соланж, показывая на распростертого на диване хозяина дома. – Вот подонок!

– Бросив его, ты всегда будешь желанной гостьей в нашем доме! – добавляет Поль достаточно громко, чтобы его услышал Жан-Пьер.

– Не бросай меня, Изабель! Не бросай! – скулит Жан-Пьер.

Чета друзей бросает на него сочувственный взгляд, полный жалости, смешанной с отвращением.

– Бедолага, – тихо произносит Поль.

– Не говорите так… Я прошу прощения… И беру обратно все свои слова… Я обожаю ваш юмор… Люблю и налоговиков, и Джинн Мас… Что же касается вашей дочери, то никакая она не уродина… Я хоть и сказал так, но в действительности ничего такого не думаю. Посади ее, толстуху, на хорошую диету, будет как огурчик!

В глазах родителей Виктуар теперь можно увидеть презрение всего мира.

– Поль прав, – говорит Соланж, поглаживая Изабель по щеке. – Как только ты от него избавишься, перед тобой всегда будут открыты двери нашего дома.

Жан-Поль поворачивает к ним голову и обращает свои мольбы.

– Не уходите… – стонет он. – Ради всего святого, не уходите! Это платье, Поль, тебе очень идет! А насчет травести, клятвенно обещаю вам над собой поработать!

– Но если ты с ним останешься, – со скорбным видом добавляет Поль, – ноги нашей здесь больше не будет.

– Да?

– Да! – хором отвечают они.

– Хорошо, я учту! – ставит точку в разговоре Изабель и захлопывает дверь прямо перед носом у друзей, лица которых вдруг принимают вопрошающее выражение.

Сидя на диване небольшой, бесформенной кучей, Жан-Пьер слышит из коридора их крик:

– Агенты фиска с тобой даже не прощаются, дерьмо!

– Дерьмо!

23 часа 42 минуты

Изабель возвратилась в гостиную. Лицо непроницаемо, будто заперто на замок. Она садится напротив мужа, руку которого по-прежнему сжимает в своих клещах швед.

– Ну что, доволен, дебил?

У Жан-Пьера нет сил ни ответить жене, ни вытащить ладонь из нежно сграбаставших его пальцев Бьорна. У него их вообще больше ни на что не осталось.

– Бросьте, Изабель, я сам этим займусь, – говорит человек в трусах, – мы с ним обсудим все наедине.

Чувствуя в душе облегчение и признательность, Изабель улыбается своему спасителю и выходит, не сказав ни слова.

23 часа 50 минут

В полном безмолвии проходит несколько минут. Швед не выпустил руку Жан-Пьера и не сводит с него глаз. Благосклонная предупредительность, не лишенная толики сострадания.

Его пленник не двигается, но все еще дышит. Уже умер, но еще не до конца. От жизни и окружающего мира ему остались лишь присвист собственного дыхания да тепло ладони Бьорна.

– Почему, Жан-Пьер?

– Что «почему»?

– Почему ты не хочешь примкнуть?

– К чему?

– К проекту.

– К какому проекту?

– К совместному.

– К какому совместному проекту?

– К проекту человечества, Жан-Пьер. К маршу всего мира. К неизбежному маршу всего мира во имя добра.

– К маршу всего мира?

– Ты мне друг, Жан-Пьер, мой человеческий брат. И я никогда не брошу тебя на обочине дороги. Ни тебя, ни твоих сестер, будь то Соланж или Изабель.

– Изабель мне не сестра, а жена, – перебивает его Жан-Пьер.

– Твои братья, ни Поль, ни я, не хотят бросать тебя на обочине дороги прогресса. Ты же не хочешь, чтобы тебя бросили, Жан-Пьер, правда?

– Не хочу… А когда вернется моя жена?

– Тсс… Изабель рядом… Рядом и мир…

Швед изображает указательным пальцем воображаемую точку.

– Смотри, он тебя зовет, хочет тебя принять. Тебя хочет принять прошлое, а будущее даже уже смастерило колыбельку для нового человеческого существа, которым ты должен стать. Так соединись же с ним, слейся… Стань его неотъемлемой частью… Соединись, Жан-Пьер, слейся…

Он смотрит в указанном воображаемом направлении. Как загипнотизированный. Больше ни о чем не думает и лишь чувствует, как у него слипаются веки.

23 часа 55 минут

Когда Изабель, набросив на плечи манто и повесив через плечо сумочку, возвращается в гостиную, ей видна только голова мужа, торчащая над спинкой дивана. Бьорн, склонившись над ним, даже не заметил ее прихода. Изабель молча рассматривает картину, все детали которой от нее пока ускользают. Зрелище таинственное и прекрасное, как полотно Рафаэля. Итальянский Ренессанс, вобравший в себя цвета и свет глобализованного XXI века. Чернокожий нежно смотрит на неподвижного белого. Может, тот уже мертв? Или просто задремал?

Изабель на цыпочках подходит ближе, будто не желая потревожить красоту застывшего мгновения. Теперь, когда расстояние между ними значительно сократилось, у нее есть возможность внести в свои наблюдения ясность, ничуть не нарушив магию момента. Жан-Пьер жив – она видит, как у мужа чуть приподнимается и опускается живот. Значит, еще дышит. Лишь спит, не более того. На его лице, до этого побитом глупостью, затерроризированном страхом и изуродованном гневом, теперь отражается безмятежность. Такой лик, умиротворенный сном, бывает у детей, подобную сокровенность ничто не может осквернить. У Изабель захватывает дух.