Плагиат. Повести и рассказы

По той причине, что сами глуповцы были народом немного закомплексованным, именно они в массе не ведали за собой никаких исключительных качеств и даже не признавали за таковое мудрое спокойствие перед лицом исторических превращений, то, конечно, на них произвела сильное впечатление личность, видящая на три метра под землей и способная за несколько кварталов учуять такую эфирную вещь, как оголтелый бонапартизм. Понятно, что Милославский был избран председателем горсовета единогласно. Заняв этот пост, он написал самому Бухарину, что, дескать, в городе Глупове не сегодня завтра будет провозглашен полный социализм, и ревностно принялся за работу.

Как искушенный политик, много повидавший на своем веку и прежде всего вполне сознававший то, что в рассуждении задач грандиозного общественного строительства человеческий материал ему достался несоответственный, в высшей степени шебутной, председатель Милославский резонно счел, что решить эти задачи он сможет только при условии абсолютного личного авторитета. Для начала он позаботился, так сказать, о непререкаемости своего облика — построил себе в губернии защитного цвета костюм и простую шинель на крючках с кавалерийскими обшлагами, как у Дзержинского, потом отрепетировал перед зеркалом строгий, но одновременно отечески-всепроникающий взгляд и косой взлет левой брови для случаев неодобрения, выработал многозначительную походку и манеру говорить медленно, степенно, как если бы каждое его слово стоило дорогого. Несколько фотографий председателя Милославского, напечатанных в «Красном патриоте» того периода, свидетельствуют о том, что непререкаемый облик ему удался: Лев Александрович действительно смотрит этаким добрым орлом, причем именно как бы на три метра под землю. Однако летописец указывает, что «при ближайшем рассмотрении Милославский не был так авантажен, как на фотографиях и вдали, —  во-первых, чувствовалось в его физиономии что-то то ли испуганное, то ли настороженное, а во-вторых, его глазки все-таки выдавали».

Далее Лев Александрович позаботился о том, чтобы как-то исчезли глуповцы, знавшие его с детства, поскольку в детстве, юношестве и первой молодости за ним были разные пошлые переделки, например, его лупцевал отец за то, что он скармливал кошкам сливки. Таковым, по справкам, оказался единственно его брат, Милославский-старший, по-прежнему живший в городе на положении оборванца, и в связи с этим обстоятельством Лев Александрович вынужден был открыть сумасшедший дом, упраздненный Стрункиным, и поместить туда старшего брата под видом умалишенного, страдающего «манией грандиоза». С точки зрения председателя Милославского, это было тем более справедливо, что его старший брат никак не реагировал на политические пертурбации двух последних десятилетий. Справившись с этим делом, Лев Александрович вышел на городскую черту и с ненавистью посмотрел в сторону бывшей Болотной слободы, земледельческого района. На первых порах, однако, он окоротил свое чувство тем, что послал Проломленного-Голованова реквизировать у тамошнего населения все наличные сельскохозяйственные продукты и организовать ежемесячную дань в пользу глуповских пролетариев.

На очереди было чудо; Лев Александрович отлично соображал, что непререкаемый облик — это, конечно, насущно, но абсолютный авторитет способны обеспечить исключительно чудеса. Как назло ничего вполне чудесного выдумать он не мог, разве что ему приходило на мысль соорудить в течение одной ночи ростовой памятник товарищу Стрункину, которым хорошо было бы увенчать видообзорную каланчу, или переселить в течение одной ночи Навозную слободу в центральную часть города, а жителей центральной части города — в Навозную слободу. И тут ему кстати подвернулся некто Болтиков, инженер, приехавший из Архангельска на похороны своей тетки; этот Болтиков был тем известен на русском Севере, что умел построить любое промышленное предприятие в чудесные сроки и безо всякой проектной документации. Лев Александрович велел задержать инженера Болтикова и не выпускать его до тех пор, покуда он не выстроит в Глупове какое-то промышленное предприятие; некуда было Болтикову деваться, потому что в Архангельске у него имелась семья, которую он обожал, и молодая любовница, которую он тоже обожал, и от отчаянья он в два дня выстроил на руинах фарфорового завода красильную фабрику имени XI-летия Великого Октября. При этом было поставлено три мировых рекорда: естественно, по темпам работ, по числу живой силы, занятой на строительстве, и по уровню производственного травматизма.