Питер

– Думаю, это предварительная обработка, – сказал Водяник. Темнота вокруг Ивана стала ярко-желто-багровая и пульсировала. Иван почувствовал тошноту. Вот блин.

Он вздернул голову, задышал глубоко. Казалось, что из-за отсутствия света ему не хватает воздуха.

– Знаете, Проф, – сказал голос Уберфюрера из изгибающейся, наплывающей красно-желтой темноты. – А вы, по ходу, правы. Меня с прошлой кормежки колбасит, как грибами закинулся.

Звуки его голоса были вытянутые, с зеленоватым оттенком. Буквы теплые и словно вырезанные из раскрашенного поролона. Они долетели до Ивана, мягко ударились об его лоб и разлетелись в разные стороны. Пум, пум… пум…

– Блин, – сказал Иван. – Что происходит?

Пум.

– Ничего, Ваня, – голос профессора летел тяжело, с гипнотическими остановками и зависаниями. Буквы из прохладного пластика и хирургического металла на стыках. Иван фактически видел эти круглые блестящие заклепки на их боках. И белый, матовый пластик. Нет, теперь дерматин.

Нет, белая кожа. С рельефным рисунком.

Одна из букв «К» долетела до Ивана и сдвинула его в стену, отлетела, отпружиненная.

Иван отшатнулся.

– Да… такими темпами я скоро начну по стенкам бегать.

– Тут есть некий метод противодействия, – сказал профессор.

– Какой же?

– Во-первых: разговаривать друг с другом. Так мы занимаем слух. Хотите, я расскажу вам анекдот?

– Ээ… Дальше.

Иван двинул головой. Если я начну смеяться над анекдотом, рассказанным профессором, – все, кранты. Значит, крыша у меня точно поехала.

– Во-вторых, – сказал Водяник обиженно. – Руки у нас свободны, верно?

– Подрочить предлагаете? – в голосе Уберфюрера был неподдельный интерес. – Онанизмом только и спасемся, Проф? Наши руки – не для скуки.

Обида Водяника выросла в размерах и теперь напоминала слона. Иван видел серую, в морщинах, слоновью кожу. Такой как наступит, – подумал диггер, – мокрое пятно останется. Блин.

– Вам бы только одно!

Слон начал кричать. Иван удивился. Теперь слон был профессором.

– У меня голова болит, – сказал вдруг Кузнецов. – Вы когда говорите, у меня как будто сверлит кто… вот сюда, в висок. Больно.

– Это нормально, – успокоил его слон. Взмахнул хоботом. – То ли еще будет.

– Так для чего руки? – Иван удивился, до чего равнодушно звучит его голос. Словно издалека. Размеры его тела и голосов все время менялись, плавали.

– Не знаю, как некоторым молодым людям, – съязвил Водяник, – а так руки – для того, чтобы получать тактильные ощущения!

– А я про что? – удивился Убер. Голос его плавал где-то поверху, над головой Ивана. Такое ртутное пятно под самым потолком камеры.

– Ощупывайте пол, Иван. Михаил, вас это тоже касается. Пытайтесь, скажем так, видеть кончиками пальцев… Описывайте ощущения. Видите, уже два канала сенсорной информации мы задействуем.

– А в-третьих… – профессор помедлил. – Мечтайте. Вспоминайте. Это же идеальные условия для медитации. «Религиозный опыт» можно получить не только от ЛСД или фиолетовой пыли. Понимаете?

– Вы это серьезно, Проф? – спросил Уберфюрер. Его голос потяжелел и перелился в ртутную обтекаемую каплю, опустился ниже. Иван чувствовал присутствие и движение этой капли чуть выше своей головы, чуть дальше к профессору.

Тот, правда, уже был совсем маленьким слоном.

– А что делать? – сказал Проф. – Кстати! Кто знает какие-нибудь стихи?

– Именно стихи? – удивился Кузнецов. – А почему?

– Сенсорный голод – напрямую ведет к эмоциональной заторможенности. Человек скучает по любым поводам развеять скуку, но когда получает задание – он к нему равнодушен. Мы не можем потерять волю к борьбе.

Пауза. Капля Уберфюрера изогнулась и достигла профессора, зависла, рассматривая.

– Вот теперь, Проф, – сказал Убер. – Вы говорите дело. Всем проснуться! Кто первый читать стихи? – Пауза. – Тогда это буду я. Итак: Редьярд Киплинг, «Гиены».

Когда похоронный патруль уйдет
и коршуны улетят
Приходит о мертвых взять отчет
мудрых гиен отряд.

За что он умер и как он жил —
это им все равно.
Добраться до мяса, костей и жил
им надо, пока темно.

Читал Уберфюрер негромко и сдержанно. Иван начинал видеть этих гиен, вереницей идущих через мертвое поле. Люди лежали на нем в резиновых плащах и противогазах, почерневших от гари, вдалеке поднимался дым от огромной ядерной воронки.