Письма с войны

Доктор хотел, чтоб я тебе писала? Так тому и быть! Год. Прошел год. Ни звонка. Ни записки. Ни даже ёбаной телеграммы! Я думала, что тебе здесь нравится. Я ждала тебя. Генри ждал тебя. А ты так и не вернулась, потому что тебе нужно было уехать и непременно проявить свой идиотский альтруизм. Стать долбаным Спасителем! Почему Нил живет и здравствует, а ты стала той, кто вытащил короткую спичку? Что? Потому что ты женщина, и тебе нужно было показать себя? Или потому что у него семья? Но у тебя тоже есть семья! Пойми ты это своей твердолобой башкой! Почему ты не могла хотя бы раз подумать о себе? Сколько раз ты обещала мне беречь себя и быть осторожной? У тебя были люди, которые ждут тебя. Ты не можешь просто появиться в нашей жизни, заявить, что любишь нас, а потом внезапно исчезнуть. Это нечестно, Эмма Свон! Так не делается. Ты должна была вернуться! Ты не можешь вот так бросить нас! Господи, да как ты смеешь? Я любила тебя. Я люблю тебя, разве это для тебя ничего не значит? Это больно. Каждый день я просыпаюсь, и всё напоминает мне о твоей дурацкой физиономии.

- Я могу сказать тебе только одно, – процедила Реджина сквозь зубы. Скомкав бумагу, она зашвырнула письмо на другой конец комнаты вместе с ручкой и журналом. Ручка с пластмассовым звуком стукнула об пол, журнал шлепнулся, пошелестев страницами. Вся ярость и боль, терзавшие Реджину, вырвались на свободу всхлипами и хриплыми рыданиями. Брюнетка плакала, лёжа на полу.

* * *

Организм разбудил Реджину ровно в шесть утра, и к черту похмелье. Она не помнила, как перебралась на диван и, судя по остаткам текилы в бутылке, вряд ли вспомнит в ближайшее время. Шелковая футболка совсем не защищала от утренней прохлады, и кожа покрылась мурашками, когда женщина села и выпрямилась, хрустнув позвонками в спине и шее. Она больше никогда не будет пить.

Взяв бутылку, она отнесла её в кабинет и поставила в бар, а затем отправилась проверить Генри. Честно говоря, он соня, но, не дай бог, проснётся раньше обычного и увидит что-нибудь, что его напугает. По пути брюнетка наступила на что-то колючее, сплющившееся под её весом. Ручка застряла между столбиками перил, раскрытый журнал валялся посреди комнаты. Реджина прищурилась. Убрав ногу, она подняла с пола бумажный комок. Когда Миллс развернула его, её глаза широко распахнулись.

Чувство вины, тяжелое, как кирпич, придавило её, ухнув куда-то в живот, когда она прочитала слова, небрежно написанные её собственной рукой. О чем она думала прошлой ночью? Если б Эмма прочитала это…

Реджина метнулась к столу, резко развернувшись на полпути, чтобы поднять ручку. После этого она нашла в столе еще один клочок бумаги и нацарапала так торопливо, что, даже несмотря на то, что брюнетка была трезва, ручка всё равно брызгала чернилами:

Эмма, мне так жаль. Прости. Я совсем не думала того, что сказала тебе прошлой ночью. Это не твоя вина. Ты ни в чем не виновата. Я так сильно люблю тебя. Просто, пожалуйста… Пожалуйста, возвращайся домой.

* * *

Следующее письмо Реджина писала под внимательным взглядом доктора Хоппера четыре дня спустя. Она была трезвой и ясно мыслила, и, хотя из письма не получилось вдохновляющего сонета, этого было достаточно.