Письма с войны

В принципе, любовь князя в «Идиоте» предназначена только Наташе[112], как мне думается; по-моему, это ясно уже из их первой встречи; ах, это трудно объяснить и доказать, поскольку он любит все же и Аглаю, но я полагаю, что он последовал бы за Наташей на самый край света. И есть ли в мировой литературе более захватывающая и более прекрасная сцена, чем та, когда оба: князь Мышкин и Рогожин, сидят у смертного одра любимой и Рогожин в подробностях описывает, как он убил ее. Эта сцена необычайно поразила и потрясла меня, когда я прочитал ее, еще будучи мальчиком, и всякий раз, читая и думая о ней, я переживаю все, как в первый раз. Пожалуйста, прошу тебя, вышли мне побольше Достоевского, Раскольникова и еще красный том издательства «Пипер» с короткими историями «В сумерках большого города»; собственно, это книга Альфреда, но именно она нужна мне, в ней есть еще «Кроткая» и «Белые ночи».

Наряду с такой литературой я читаю и не столь прекрасные книги — читаю слишком много и очень это чувствую, меня радует также, что я еще в состоянии реагировать на прочитанное. Как было бы чудесно, если бы вскорости я получил отпуск на полгода, я бы учился, ходил в университет, а в каждый свободный час работал бы с истинной радостью. Собственно говоря, до ноября, когда возможен очередной учебный отпуск, не так уж и далеко, всего семь месяцев, в принципе эти «пропавшие полгода» — канувший в Лету учебный отпуск — пролетели очень быстро. […]

Сегодня после обеда торговец фронтовой книжной лавки пригласил меня и еще одного товарища на чашку хорошего натурального кофе — необычайно редкое наслаждение; я принес твой пирог, чудесное белоснежное творение, который всех просто осчастливил; вот так втроем в нашей уютной маленькой столовой мы выпили восхитительный кофе, в отсутствие фельдфебеля было очень весело и по-домашнему; но в нашей беседе мы не выходили за определенные рамки, мы вообще никогда не углубляемся в суть неких по-настоящему серьезных вещей, поскольку познания моих сотрапезников все-таки весьма поверхностны; есть, конечно, какая-то «образованность», благоприобретенная из толковых газет и определенного круга литературы, но подкрепленная именно этим кругом — это как бег на месте, — который ограничивается прелестными литературными вещицами, доставляющими удовольствие, и собственным вкусом; вообще-то вкус — очень опасный критерий, он вечно сбивает тебя с толку. Помнишь одно место из «Сельского священника»[113], где священник из Торси учит юношу тому, что в принципе вовсе не важно: есть ли у того дешевая олеография с изображением святого или дорогостоящая картин. Раньше это место меня немного задевало, но теперь я точно знаю, что это действительно совершенно несущественно. Вообще-то ужасно, насколько искусство бывает иногда абсолютно ничтожным…

[…]

* * *

На канале, Чистый четверг 1943 г.

[…]

Часто я подолгу стою у нашего большого окна и витаю в эмпиреях, стол завален наиважнейшими бумагами, но я считаю их пустяковыми и продолжаю предаваться совершенно беспредметным и довольно опасным грезам… действительно рискованное занятие лежать вот так на подоконнике и курить сигарету; часто у меня возникает ощущение, что я больше не властен над тоской и она постепенно поглотит меня без остатка. Мною овладевает необычайный ужас, потому что я сознаю, как далек от истинной жизни, как глубоко погружен в эту тоску и погружусь в нее еще глубже при такой жизни, которую люто ненавижу; она прекрасна и достойна называться истинной жизнью лишь в те редкие часы, когда мне действительно дано быть самим собой, когда я могу помочь людям своей работой, обходя служебные предписания… в остальном же все омерзительно, хотя при всем при том я должен быть счастлив, что вообще нахожусь здесь! Только что по радио передавали великолепный концерт, и лишь один я радовался этому, а ведь совсем рядом, за столом, сидит целая компания и ведет громкие, идиотские разговоры о танках! Господи, да мы все дни напролет видим одну эту войну, почитай, каждую минуту, и разве не прискорбно отравлять такими никчемными разговорами столь незначительные, отведенные нам для раздумий минуты. Ах, меня снова и снова возмущает система сбивания с толку, чем занимается наша пропаганда, взять хотя бы эту аферу в «Катынском лесу». Кажется, будто по твоей голове изо дня в день колошматят деревянным молотком…

Мы и без того знаем, что обязаны довести войну до конца, и сделаем это, и, вне всяких сомнений, принесем в тысячу раз больше жертв, чем уже принесли, однако и тогда мы не отступим… но долго и терпеливо сносить удары по черепу вышеназванным деревянным молотком, пожалуй, излишне и прежде всего досадно, ибо это совершенно бессмысленно и излишне.

[…]

* * *

На канале, Страстная суббота 1943 г.

[…]

Ничего нового: устал за день от напряженной работы, мне грустно и чуть-чуть не везет. […]