Письма с войны

Что меня действительно огорчает, так это нехватка времени и отсутствие тишины, чтобы в спокойной обстановке написать тебе письмо; я вечно куда-то спешу, всегда должен делать что-то очень важное и срочное; основная часть работ приходится на вторую половину дня, так что между их окончанием и заступанием на пост остается только время, чтобы поесть, и всякий раз я настолько устаю, что буквально валюсь с ног, потому что нет ни одной ночи, чтобы мы нормально спали; вечно сон какими-то порциями, не успеешь заснуть, как тебя уже будят; кроме того, я обязан содержать в полном порядке свои многочисленные орудия убийства, должен непременно чистить сапоги и делать еще массу обременительных вещей, так что писать приходится только урывками.

[…]

* * *

Западный фронт, 9 сентября 1942 г.

[…]

Сегодня с утра мы были в наряде, из-за чего не доглядели прекрасные сны; но зато после обеда удалось хорошо покемарить; есть что-то непостижимо прекрасное в том, когда ты потный и грязный приходишь домой и можешь поесть, основательно вымыться и освежиться в прохладных волнах моря и уж потом улечься в постель; ах, я великолепно спал, правда, сны были какие-то сумбурные, но спал глубоко и крепко, пока меня не вырвала из сновидений маленькая бандероль, опустившаяся мне на грудь, и я, не вставая, еще пьяный со сна, сожрал свой любимый пирог прямо в постели, затем с наслаждением выкурил сигарету и лишь после этого встал. […]

За долгие недели, проведенные здесь, я почти всегда был счастлив; но случается, мной вдруг на несколько часов овладевает печаль, мне становится до боли жаль потерянной юности и того, что я мог бы сделать, но не могу, […] и все же я с горделивой радостью преодолеваю всё, все многочисленные превратности жизни. Сегодня утром мы почти четыре часа ползали по земле, по жнивью, по полуотцветшим кустам, высохшим руслам речушек, почти полностью заросшим потрясающе красивыми дикими цветами и кустарниками; все эти естественные, насыщенные пряные запахи осени наполняли меня счастьем… и тоской по свободе, ах, свобода…

Часто я вспоминаю одетых в лохмотья французских рабочих, которые катят мимо на своих допотопных грязных велосипедах и с безразличным видом взирают на нас; они представляются мне юными богами; они могут позволить себе по вечерам пить вино и целовать своих жен, и, даже если они — как мужи — в своих политических взглядах позорно не свободны, тем не менее они с гордым величием сносят нужду и боль, что уравнивает любого нищего с богатым; я, естественно, не хотел бы поменяться с ними местами, это уж точно, я хочу быть немцем и оставаться таковым со всеми присущими нашей нации достоинствами и фантастическими недостатками, со всеми нашими сложностями, но зачастую жертвы, каковые мы как победители вынуждены принести, кажутся мне чрезмерно большими, однако поистине достойно удивления, как хорошо мы, немцы, все это выдерживаем; не думаю, чтобы какая-нибудь другая нация была способна так стоически и без излишнего фразерства столько сносить и стольким жертвовать и не впадать при этом в уныние и печаль, как это свойственно, пожалуй, русским, или не упиваться фразами, подобно французам; прости мне всю эту болтовню — все довольно сбивчиво и беспочвенно, собственно говоря, я даже не знаю, как так вышло, что без утайки рассказал тебе все это. Сегодня необыкновенная погода, очень тихо, так редко бывает, обычно постоянно дует ветер, неизменный бриз, но сегодня необычайно тихо и сумрачно, все затянуто туманом, по всем приметам — время осени, все торжественно, по-настоящему прекрасно. […]

Слава Богу, скоро снова залягу в постель, меня сегодня опять вырвали из объятий сна, пришлось одолеть немалый путь, за что заработал еще два часа свободного времени; сейчас уже десять часов, надо поспать, поскольку с двух до семи мне еще раз предстоит отправиться на задание, а завтра опять ожидается напряженный день, нас все время стараются занять работой, пожалуй, в этом наше единственное спасение; безусловно, не было бы ничего хорошего в том, если б мы валялись без дела на постелях; мне такое наверняка бы понравилось, я смог бы много читать, писать и спать, но другие постоянно творят всякие глупости, мешая и докучая остальным, однако это тоже все-таки можно выдержать…

Ну, пора закругляться; на прощание поведаю тебе небольшую историю, приключившуюся со мной этой ночью во время «картофельной экспедиции»; я отправился на промысел с одним долговязым парнем, было темно, очень темно, поэтому неожиданно мы нос к носу столкнулись с часовыми. Один из них крикнул: «Стой, кто идет?» — на что мой верзила, недолго думая, ответил: «Никто!» До этого из-за холода и тьмы я чувствовал себя довольно скверно, но его ответ так развеселил меня, что я громко рассмеялся, часовой тоже загоготал во все горло, тем не менее нам пришлось ретироваться, не солоно хлебавши, без картошки; всю обратную дорогу я никак не мог остановиться и хохотал до слез.

[…]

* * *

Западный фронт, 14 сентября 1942 г.

[…]