Письма с войны

Сегодня после обеда получил постельное белье, постирал совсем порвавшиеся носовые платки, кальсоны и целую кучу носок, привел в порядок нашу загаженную комнату, сварил кофе да еще написал семь писем, и все это за два часа, я почти горд своими достижениями; над нами сияет яркое солнце, совсем рядом шумит море, на той стороне видны сверкающие белизной меловые скалы, которые ты тоже видела; наверное, это очень сентиментально, если я непрестанно думаю о тебе, стоит только сквозь дымку и туман на море показаться острову; ведь ты плыла по этому каналу и долгое время жила в этой стране, об этом я думаю всегда, всегда, когда ночью стою на посту и вижу, как на той стороне вспыхивает свет прожекторов и из тяжелых орудий багровым шаром вырывается дульное пламя, которое, словно по волшебству, устремляется в небо, где тотчас распадается на множество мелких кусочков; ах, что бы ты сказала, если бы тебе довелось опять увидеть этот берег, ощутить его мягкий белый бархатный песок, в котором так чудесно ногам, но сейчас берег этот вдоль и поперек опутан колючей проволокой, и повсюду угрожающе торчат разверстые пасти утконосых бункеров, которые только того и ждут, как бы плюнуть в тебя огнем; точно так же и на их берегу, и я хорошо представляю себе тощих «томми» и долговязых американцев, как они тоже бездельничают в своих бункерах и пьют виски, а может, и поджидают нас…

Но что будет, если однажды они придут, каждую ночь я думаю об этом, и моя фантазия рисует нашу прелестную бухту с сиренами, которую облюбовал отель «Сирена», с бороздящими ее воды скоростными катерами противника, а на них по всему побережью надвигаются танки; да, узнать бы, когда и как они придут. Ты никогда не должна бояться за меня […], я тебе еще ни разу не лгал, и я твердо верю, что увижу тебя… и еще буду работать, работать […] во имя идеи и христианской истины, работать во имя креста, после войны это будет великая задача, лучшей работы для мужчины я не могу пожелать; вместе с моими братьями, с Тильдой и Тео, с Каспаром и Вильгельмом Майерсом мы создадим общину, отличную общину; ах, разве есть у нас причина хоть на секунду озаботиться нашей судьбой и тревожиться о ней, ибо всемилостивейший Боже всегда следит за нами и любит и охраняет нас. Ты единственная, кому я поверяю свои сокровенные мысли и кого не стыжусь, даже Алоису я не смогу открыться, что люблю Христа и крест, хотя я великий грешник и моя жизнь не может иметь иного смысла, кроме одного: жить и работать во имя Христа и креста; я снова смогу работать и уповаю на это. Если бы нынешней зимой мне действительно удалось получить отпуск на полгода, я бы достучался до своих коллег и денно и нощно, в любую свободную минуту, писал толстый-претолстый роман; я справлюсь, да что там говорить, некоторые из своих историй я сочинял за одну ночь, […] жить подле тебя и работать, работать — это сделало бы мою жизнь полнее…

Нынешней зимой я непременно сяду за стол и начну писать, я уже предвкушаю это, и это сбудется; мы будем вместе ходить на концерты, будем слушать музыку, быть может, еще раз послушаем Девятую симфонию, вполне вероятно, это произойдет самое позднее через три месяца. […]

Я уверен, что так и будет, до ноября в России все решится, или же мы там просто закруглимся, тогда для Запада у нас появится много лишних сил, поэтому всех, кто прослужил три года, отпустят по домам на целых полгода; будем надеяться, только надеяться…

Ах, как прекрасно море и какая теплая погода; там, внизу, должно быть великолепно, скоро мой черед заступать на пост, чему я уже почти рад, поскольку буду один, совершенно один…

[…]

* * *

Западный фронт, 18 августа 1942 г.

[…]

Я безумно устал; сегодня было очень жарко, мы работали всю вторую половину дня, натягивали колючую проволоку. Теперь мне еще предстоит отдежурить пять часов ночью.

После обеда в нашем районе опять был жесточайший воздушный бой, подбили два самолета, английский и немецкий; высоко в небе мы увидели два парашюта, потом, прямо на наших глазах, обе машины рухнули в море, и некоторое время спустя на берег вытащили англичанина, мокрого, как мышь, обер-фельдфебеля, совсем еще мальчишку; он по форме, правда, несколько неуклюже поклонился и спокойно дал себя увести; да, с этаким противником война уже не так страшна. Бедный парень, он выглядел ужасно усталым, подумать только: наверняка прыгал с четырех тысяч метров, но и плюхнулся точнехонько в море, мне кажется, он был насмерть перепуган […] безумная, бессмысленная война…

[…]

* * *

Западный фронт, 20 августа 1942 г.

[…]

Сегодня получил письмо с печальной вестью о судьбе Гейнца Мёддерса[74], я был просто убит и, наверное, целых полчаса, как в столбняке, просидел на стуле; впервые с одним из наших друзей так жестоко обошлась война; мы не теряем надежды, что он в плену, пожалуй, это вероятнее всего; пусть будет так, но это тоже ужасно; мы тут иногда в шутку предполагаем, что он в Канаде, однако все равно паршиво.