Письма молодого врача. Загородные приключения

Именно сын и удерживал их в окрестностях Лондона, ведь адмирал все так же обожал корабли и запах соленой воды и был одинаково счастлив и на парусах своей яхты водоизмещением в две тонны, и на мостике артиллерийского монитора скоростью в шестнадцать узлов. Будь его воля, он, разумеется, выбрал бы берега Девоншира или Гемпшира. Но дело касалось Гарольда, и адмирала с женой прежде всего волновали его интересы. Их сыну исполнилось двадцать четыре года. Три года назад его взял к себе знакомый отца, глава крупной брокерской фирмы, и Гарольд начал успешно вести дела на бирже. Вступительный взнос в триста гиней был выплачен, три поручителя с залогом по пятьсот фунтов каждый были найдены, согласие биржевого комитета было получено, все остальные формальности были выполнены, и он, маленький винтик большого механизма, закрутился в водовороте крупнейшего финансового рынка мира. Там, под руководством отцовского друга, он постигал тайны игр на повышение и понижение, странные механизмы биржи в тонкостях переноса сальдо на другой счет и переуступки. Он научился вкладывать деньги клиентов, узнал, кто из брокеров установит цену на новозеландские акции, а кто вкладывается лишь в американские железные дороги, кому можно доверять, а с кем лучше вовсе не иметь дела. Он научился этому и многому другому, после чего начал богатеть, сохранять рекомендованных ему клиентов и привлекать новых. Однако такая работа никогда не влекла его. От отца он унаследовал любовь к чистому воздуху и тягу к подобающей мужчине простой и здоровой жизни. Выступать посредником между стремящимся к богатству и богатством, к которому тот стремится, или служить барометром, показывающим подъемы и спады давления мамоны[15] на рынках, было вовсе не той работой, которую Провидение предназначило его широким плечам, сильным рукам и ногам и ладно скроенной фигуре. Его смугловатое открытое лицо, прямой греческий нос, широко раскрытые карие глаза и голова с черной курчавой шевелюрой говорили о том, что он создан для физического труда. Однако он был популярен среди своих коллег-брокеров, его уважали клиенты и обожали дома. И все же душа его металась, а ум пытливо искал выход из сложившегося положения.

– Знаешь, Уилли, – сказала как-то вечером миссис Хэй-Денвер, стоя за креслом мужа и положив руку ему на плечо, – иногда мне кажется, что Гарольд не до конца счастлив.

– Он выглядит счастливым, наш негодник, – ответил адмирал, указывая на сына сигарой.

Разговор происходил после ужина, и из створчатого окна столовой открывался чудный вид на лужайку для тенниса и сновавших там игроков. Только что завершилась партия, и молодой Чарльз Уэстмакотт посылал мячи как можно выше, чтобы те ложились посередине корта. Доктор Уокер и миссис Уэстмакотт расхаживали вдоль лужайки: дама размахивала ракеткой, словно придавая своим словам большую убедительность, а доктор слушал, наклонив голову и кивая в знак согласия. У ближней к окну ограды Гарольд во фланелевом костюме разговаривал с сестрами, чуть подавшись вперед, те слушали. Их длинные темные тени лежали на лужайке. На девушках были одинаковые темные юбки, легкие розовые блузки-тенниски и соломенные шляпки с розовыми лентами. На их лица падал мягкий красный отсвет заходящего солнца. Клара держалась сдержанно и спокойно, а Ида – насмешливо и бойко. Эта группа вызвала бы умиление у куда более строгого критика, чем пожилой моряк.

– Да, он выглядит счастливым, мать, – с усмешкой повторил адмирал. – Совсем еще недавно и мы вот так стояли с тобой, и что-то не припомню, чтобы мы оба были несчастны. В наше время играли в крокет, и дамы не затягивали юбки так уж туго. В каком же году это было? Как раз перед моим назначением на «Пенелопу».

Миссис Хэй-Денвер провела пальцами по его седеющим волосам.

– Это было, когда ты вернулся на «Антилопу», как раз перед тем, как получил повышение.

– Ах, старушка «Антилопа»! Вот это была ласточка! Могла делать на два узла больше поперек ветра, чем любая посудина ее тоннажа. Ты же помнишь ее, мать. Видела ее, когда та заходила в Портсмутский залив. Разве не красотка была?

– Да, и вправду была, дорогой. Но когда я говорю, что Гарольд, по-моему, несчастен, я веду речь о его повседневной жизни. Ты никогда не замечал, что порой он так задумчив и рассеян?

– Возможно, наш сорванец влюбился. Похоже, он нашел удобное местечко, где пришвартоваться.

– Думаю, что ты, очевидно, прав, Уилли, – серьезным тоном ответила мать. – Но с которой из двух?

– Не могу сказать.

– Ну, обе они – чудесные девицы. Но до тех пор, пока он колеблется, к какому берегу пристать, он вряд ли думает об этом всерьез. В конце концов, ему двадцать четыре года, и в прошлом году он заработал пятьсот фунтов. Сейчас он может жениться куда свободнее, чем я, когда был лейтенантом.

– По-моему, сейчас мы сможем определить, кого он выбрал, – заметила наблюдательная мать.