Письма молодого врача. Загородные приключения

Сердце у меня екнуло от радости, поскольку я знал, что все идет хорошо. Мой дядя, как ты знаешь, получил рыцарское звание после службы в артиллерии, и, хоть я его ни разу не видел, я знал, что он выручит меня в трудную минуту.

– Мой дядя, сэр Александр Монро, Лисмор-Хаус, Дублин, – ответил я. – Он с радостью ответит на любой запрос так же, как и доктор Каллингворт из Брэдфилда.

Я сразил его наповал. Это было видно в его глазах и по изгибу спины.

– Не сомневаюсь, что этого будет достаточно, – сказал клерк. – Соизвольте подписать договор.

Я подписал, и Рубикон был перейден. Жребий был брошен. Что бы ни случилось, вилла Оукли стала моей на двенадцать месяцев.

– Ключ сейчас возьмете?

Я почти что выхватил ключ из его руки. Затем побежал вступать во владение своей собственностью. Никогда не забуду своих ощущений, дорогой мой Берти, когда ключ щелкнул в замке, и дверь распахнулась. Это был мой дом, мой собственный! Я захлопнул дверь, шум улицы стих, и я, стоя в пустой запыленной прихожей, почувствовал такое благостное уединение, которого не знал раньше. Впервые в жизни я стоял в жилище, за которое не было заплачено кем-то другим.

Затем я прошелся с восторгом первооткрывателя по комнатам. На первом этаже их было две по двадцать четыре квадратных метра каждая, и я с удовлетворением заметил, что обои на стенах в приличном состоянии. В передней разместится кабинет, а в задней – приемная, хотя я особо не задумывался, что кому-то придется ждать. Настроение у меня было превосходное, и я протанцевал в каждой комнате в знак вступления в собственность.

Потом я по деревянной винтовой лестнице спустился в подвал, где располагались полуосвещенные кухня и посудомойная с асфальтовым полом. Зайдя в посудомойную, я вытаращил глаза. Из каждого угла на меня скалились ряды человеческих челюстей. Это была прямо-таки Голгофа! В полумраке эффект был совершенно кладбищенский. Но как только я подошел и взял в руки одну из челюстей, мистификация развеялась. Все челюсти были гипсовыми, и оставил их там прежний жилец, зубной врач. Более приветливо выглядели стоявшие в углу большой деревянный шкаф с ящиками и изящный буфет. Для полноты обстановки не хватало стола и стула.

Потом я поднялся наверх и отправился на второй этаж. Там было две просторных комнаты. Одна будет спальней, а другая – запасной для оказий. Еще один лестничный пролет – и еще две комнаты. Одна для прислуги, когда я ей обзаведусь, а другая – для гостей.

Из окон открывался вид на волнистую серую изнанку города с пятнами зеленых крон деревьев. День стоял ветреный, и по небу медленно плыли тучи с разрывами голубого между ними. Не знаю, как так получилось, но, когда я стоял и глядел в грязные окна пустых комнат, меня внезапно охватило чувство собственной значимости и ответственности перед некоей высшей силой. Здесь начнется новая глава моей жизни. Чем она закончится? Я полон сил и таланта. Как я ими распоряжусь? Весь мир с улицами, кэбами, домами, похоже, исчез, и крошечная фигурка осталась лицом к лицу с Правителем вселенной. Я не по своей воле опустился на колени, и даже тогда у меня не нашлось слов. Остались лишь смутные стремления, чувства и шедшее из глубины сердца желание подставить плечо огромному колесу добра. Что я мог сказать? Каждая молитва, похоже, основана на идее, что Бог – это просто очень большой человек, что Его нужно просить, превозносить и благодарить. Должна ли шестеренка колеса скрипеть во славу Инженера? Пусть лучше крутится и меньше скрипит. Однако признаюсь, что я пытался облечь душевный подъем в слова. Хотелось прочесть молитву, но когда я чуть позже прикинул все эти «предположим, что» и «в случае, если», которыми изобиловала моя речь, то она показалась бы похожей на юридический документ. И все же, когда я снова спускался вниз, я чувствовал себя спокойнее и счастливее.

Говорю тебе все это, Берти, потому что, если бы я ставил разум выше эмоций, мне не хотелось бы, чтобы ты решил, что я чужд наплыву последних. Я чувствую, что все сказанное мною о религии слишком холодно и академично. Я чувствую, что говорить нужно теплее, ласковее и утешительнее. Но если ты просишь меня обрести это ценой принуждения себя поверить в истинность чего-то, против чего протестует мое высокое начало, то ты продаешь свой дурман слишком дорого. Я – солдат-доброволец «Божьей напрасной надежды» и буду рваться вперед до тех пор, пока не увижу развевающееся передо мной знамя правды.

Так, следующими заботами были обзаведение лекарствами и мебелью. Насчет первого я был уверен, что получу их по долгосрочному кредиту, а насчет второго я был в твердой решимости не влезать в долги. Я написал в фармацевтическую компанию, упомянув имена Каллингворта и отца, и заказал на двенадцать фунтов настоек, отваров, таблеток, порошков, мазей и посуды. По-моему, Каллингворт был одним из их крупных покупателей, так что я прекрасно знал, что к моему заказу отнесутся с должным вниманием.