Письма, 1926-1969

«Множество маленьких текстов Ясперса. Во время болезни я смог прочитать хотя бы доклад о Ницше и христианстве, который согрел душу и озарил меня словно свет греческого солнца. Как говорит мыслитель. Ты помнишь, как я обратил Твое внимание на снова и снова повторяющееся у Юнгера выражение „возвышенное и жестокое наслаждение“? Поэтому я каждый раз расплываюсь в счастливой улыбке, когда с уст Ясперса снова срывается слово „озаренный“. Чем глубже я погружаюсь в его всеобъемлющую работу, поддаюсь ее логике, тем яснее понимаю, как – прости мне старомодное и романтическое выражение – „доблестный муж“ выражает скрытые глубины и подводные течения Просвещения, сохраняет чистый элемент свободы, внезапно проявившийся у Канта и Лессинга, освобожденный от магической природы пантеизма, равно как и ее христианского воплощения, и извлекает подводные течения на поверхность. Так Просвещение становится просветлением, процессом становления самосознания человека, становящегося человеком. Функциональность разумного самосознания приведена в движение, благодаря чему возможна живая ориентированность в бытии вместо знания о нем, в преданном внимании к воле Канта появляется место для веры, ей указан бесконечный путь через творение к творцу, где человек в силу своего существования и благодаря вновь обретенному сознанию, понятому через эрос почти в платоновском смысле, превосходящем форму «всеобъемлющего», возвышается над бытием. Словно важнейшие идеи западных мыслителей прошли по кривой от Платона к Августину, Кузанскому, Канту и взорвались у Ницше. Эта работа снова оказалась очень близка сути идей Платона, и почти можно утверждать: до этой точки в своем развитии дошла западная мысль. Эта работа странным, но на удивление очевидным образом связана с Гегелем. Конечно, она не обращается к достижениям западной мысли как к верстовым столбам на пути к истине, выраженной Ясперсом, равно как и не проливает на них новый свет. Это сделал Кант и довел до предела Ницше, но все элементы оказываются заново приведены в движение, раскрывают функциональность (потому что речь идет не только о „систематизации“) разумного самосознания. Так что, в этом он прав, работа полностью наследует традиции, но справедливо было бы и отказаться от заголовка „Логика“, формального поклона традиции, и продолжить традицию и скорее честно сохранить название, упомянутое в тексте: „Систематизация рационального самосознания“. Многое можно сказать об определении способов всеобъемлющего. Сегодня я хочу указать лишь на то, как и они возникают из глубины традиции. Пересечения, которые он видит, предсказал Гете: в природе заключено все, что заключено в разуме, и нечто, выходящее за его пределы. В разуме скрыто все, что скрыто в природе и нечто, выходящее за ее пределы. Кроме того, Тебя очень порадует интерпретация Натана Мудрого. Это первое подлинное открытие настоящего смысла пьесы Лессинга.

Не могу больше писать, должен поберечь себя. Письмо от Ясперса было прекрасно. Словно он тихо, совершенно естественно вошел в комнату к незнакомцу. Это символический акт „коммуникации“. Я счастлив, что он чувствовал себя так, будто я физически присутствую в Базеле. Если бы он только знал, что все эти годы мы ощущали его присутствие здесь, спрашивали его мнения обо всем и использовали его суждения в качестве меры событий нашей жизни. Я не могу написать ему об этом, Ты знаешь, как прямо и непринужденно я могу обращаться к людям в беседе, и, вероятно, как раз поэтому я всегда выражаюсь не так ясно, когда пишу. Так что, пожалуйста, передай ему из этого письма все, что сочтешь нужным и мою глубокую благодарность».

2. Речь идет о первом томе «Об истине» – «Логике».

3. В качестве следующих томов были задуманы книги о категориях и методах, в какое-то время дополнительный том о теории науки.

99. Ханна Арендт Карлу ЯсперсуНью-Йорк, 10 апреля 1950

Дорогой Почтеннейший

Пара недель после моего возвращения прошли как одно мгновение. По большей части в подробнейших рассказах о Базеле, в которых сконцентрировались воспоминания о суетных месяцах путешествия. Новое счастье откровенной беседы, которое я испытывала лишь дома, одна его возможность (за пределами родного дома, который обустроен собственными силами) стала живительным явлением в моем мире.