Письма

Кари не разговаривала с ним три дня. Он не обижался, но страдал от ее холодности. У них и так оставалось совсем немного времени до расставания, жалко тратить на глупые обиды.

Нет, сама Кари его не бросит, даже если поймет, что перебитый позвоночник – это навсегда. Кари ответственная девочка, своих не бросает.

Но ему это все нахрен не сдалось. Лучше уехать, сбежать, не видеть ее никогда, чем находиться рядом с ней и знать, что тебя терпят из чувства вины и жалости. Браки истинных пар не расторгаются, но когда Кари давала ему клятвы, она не подписывалась на то, чтобы повесить себе на всю жизнь на шею камень в виде беспомощного калеки.

Конечно, она будет спорить, возражать. Но в глубине души почувствует облегчение.

***

Кари снова, уже в десятый, наверное, раз за разговор, потянулась ощупать стрелки. И встала.

– Все, мне пора.

– Но… – голос Алана зазвучал жалобно. – Мы же еще не закончили…

– Прости, я спешу. У нас с Чарльзом назначена консультация в центре доктора Фарелла на три часа, – Кари развела руками, не ощущая ни малейшего раскаяния. Месяцы после прорыва многое изменили. Заставили ее пересмотреть приоритеты, разделили все вещи в мире на две неравные части. Маленькая – то, что важно. И большая – все остальное.

Научная карьера, работа, познание нового – вещи, которые волчица раньше считала чуть ли не самыми значимыми своей жизни, вдруг оказались среди неважного.

– Погоди, – Раум подорвался с места и преградил дверь. – Детка, ты куда? Мы только начали.

– Я в бессрочном отпуске, – ровно напомнила ему Кари. – Ты сам дал мне его.

– Конечно, дал! Иначе ты бы уволилась. Кари стой!

Но она обогнула его и направилась к выходу.

Демон перехватил ее уже в коридоре. Грубо сцапал за руку и втолкнул в какую-то дверь. Судя по запаху, за ней находилась алхимическая лаборатория.

– Детка, я не хотел этого говорить при посторонних, но ты себя гробишь. Твоему волку уже не помочь. И чем раньше ты это признаешь, тем легче будет всем.

Кари стряхнула его руку и повернулась к двери. Раум – ее босс, муж ее лучшей подруги и, пожалуй, что друг, хотя это очень странная дружба, построенная на постоянных подколках и тайном взаимном уважении. Но сейчас ей захотелось его ударить. Выпустить когти, отшвырнуть с дороги, вогнать жестокие слова обратно ему в глотку.

Она выдохнула сквозь зубы, усмиряя приступ звериной ярости и тоски. Раум не виноват. Никто не виноват.

Так получилось.

Волчица сосредоточилась и снова забормотала мысленно привычную мантру. Это излечимо, все поправимо, кроме смерти. Надо только бороться, не сдаваться…

С каждым разом в магию успокаивающих фраз верилось все меньше. Словно за недели ежедневного использования слова вытерлись, поблекли, утратили заключенную в них целительную силу.

Тяжело бороться и верить, когда все вокруг, включая собственного мужа, считают тебя дурочкой, живущей иллюзиями.

– Пойми, это не лечиться. Прекращай мучить себя: смирись или уходи от Маккензи. Сейчас ты всем делаешь хуже. И ему тоже.

Скотина!

– Все сказал? – не меняясь в лице спросила Кари.

Демон гадко усмехнулся. Именно гадко: моменты, когда Раум включал подонка она великолепно наловчилась определять на слух.

– А если нет?! Если я скажу, что понимаю, почему ты так цепляешься за врачей и бесполезные обследования.

– Понимаешь?

Не стоило поддерживать этот разговор. Нужно было оборвать его, уйти, хлопнуть дверью. Не играть на поле Раума, он же этого и добивается. Но скрытая ярость, бессильный гнев на судьбу, клокотавший в ней все эти дни требовал выхода. Все, что Кари ненавидела, с чем боролась, сейчас воплотилось в сволочном демоне, стоящем у нее на пути. Демоне, который вонзил крюк в свежую рану на ее сердце и теперь с наслаждением проворачивал.

Губы сами собой вздернулись вверх, обнажая клыки, и глухое рычание вырвалось из глотки.

– Ты просто боишься взглянуть правде в лицо. Потому что тогда тебе или придется его бросить и признать, что ты – эгоистичная стерва. Или всю жизнь мыкаться с инвалидом. Задницу ему подтирать, с ложечки кормить, выгуливать… что ты там еще делаешь?

Ложь! Она ничего не делала. Чарльз не позволял обслуживать себя, злился от любых попыток помочь. В своем стремлении к самостоятельности он доходил до идиотизма. И Кари, которая всю жизнь яростно доказывала миру свою полноценность, впервые задумалась каково ее родным было с ней.

– Но вот что я скажу, Маккуин: кончай страдать херней. Никто не осудит тебя, если ты его бросишь: ни друзья, ни газетчики.

Выпущенные когти громко заскрежетали по металлической обшивке, но Раум вошел в раж и продолжал, не обращая внимания на происходящие с волчицей метаморфозы.

– Это сейчас его любят, он герой и бла-бла, а через год всем будет насрать на этого парня. Герои приходят и уходят. Так что подожди год – год можно потерпеть, а потом бросай…

Удар и треск ткани. Когти прорвали дорогой костюм, но вместо беззащитной плоти встретили чешую, сравнимую по твердости с чешуей дракона.

– Молодец! – выкрикнул Раум с какой-то веселой злостью. – Еще давай!