Пища богов

— Посадят в самую высокую башню Везер-Дрейбургского замка, — сказал он, — и будут ломать потолки по мере ее роста!.. Да, но ведь не надо забывать, что и я в таком же положении, и Коссар с его тремя мальчиками… Да, да!..

— Крупный скандал может выйти, — сказал Бенсингтон вполне серьезно, — вам бы надо было об этом подумать, Редвуд! Не лучше ли было бы предостеречь Уинклса, постепенно отучить вашего сына от Пищи и удовольствоваться теоретической разработкой вопроса?

— Желал бы я, чтобы вы провели с полчасика в нашей детской, Бенсингтон, когда Пища немножко запоздает, — сказал Редвуд с оттенком отчаяния в голосе. — Вы бы тогда так не говорили. А кроме того… предостеречь Уинклса! Попробуйте сами это сделать! Нет, уж раз бросился в воду, то плыви…

— Пожалуй, нам и придется плыть, — сказал Бенсингтон, задумчиво глядя на кончики своих ботинок. — Да, придется, должно быть. И вашему сыну, и коссаровским мальчикам — он ведь всех их накормит. У Коссара всегда так: или все, или ничего! А теперь вот еще поплывет и ее высочество. И это еще только начало… Кто знает, чем все это кончится… Удивительные вещи могут произойти… Я даже, признаюсь вам, иногда думаю, что Катергам-то, пожалуй, и прав. Отчасти, по крайней мере. Наше открытие действительно нарушит пропорциональность в природе… изменив размеры одной только ее части.

— Что бы оно ни изменило, — сказал Редвуд, — а мой сын без Пищи обходиться не может.

В это время на лестнице послышались поспешные шаги, и почти тотчас же голова Коссара просунулась в дверь.

— Эге! В чем дело? — сказал он, входя в комнату. Приятели рассказали ему о принцессе.

— Усложняющее обстоятельство! Затруднительный вопрос! Как говорится в дипломатических нотах, — воскликнул он. — Пустяки! Ну и вырастет она, и наши дети вырастут, и все другие, которые будут есть Пищу. Что ж из этого? Чем плохо? В чем беда?..

Ученые попробовали объяснить ему, в чем она, и передали свое предложение прекратить опыты.

— Прекратить? — воскликнул он. — Да вы в своем ли уме? Разве вы можете теперь прекратить опыты? Ведь вы для того только и на свете существуете, так же, как Уинклс. Я прежде не знал, зачем существует Уинклс, а вот теперь вижу. Теперь это ясно… Нарушит пропорциональность? Обязательно! Изменит размеры? Чем больше, тем лучше! А главное, пусть поскорее опрокинет все человеческие расчеты… И непременно опрокинет… Ясно как день! Хотели бы остановить, да поздно. Это ваш удел — опаздывать. И хорошо, что так… Благодарите-ка лучше судьбу, что вы пригодились для чего-нибудь…

— Но ведь борьба! — сказал Бенсингтон. — Какие усилия на все это потребуются! Я не знаю, верно ли вы оцениваете…

— А я знаю, что вам следовало бы быть каким-нибудь лишаем или водорослью, Бенсингтон! Из тех, что растут на подводных камнях. Обязательно! У вас такие способности, а вы только и думаете о том, чтобы сидеть смирненько да кушать сладенько. Разве мир создан для старых баб, которые бы его оплакивали?.. Ну, да ладно! Теперь уж вам отступать нельзя. Волей-неволей должны идти вперед!

— Мне кажется, нам следовало бы постепенно…

— Ничего не постепенно! Никакого «постепенно»! — крикнул во все горло Коссар. — Никоим образом! Делайте все что можете и как можно скорей! Не тащитесь, а прыгайте. Вот так!

Пародируя кривые Редвуда, Коссар сделал рукою широкий размах кверху и прибавил:

— Вот так поступайте, Редвуд! Понимаете? Вот так!..

5

Если есть предел материнской гордости, то предел этот, несомненно, был достигнут женою мистера Редвуда в тот день, когда сын ее, на шестом месяце своей земной жизни, сломал свою прочную колясочку и был доставлен в тележке молочника.

Юный Редвуд весил в это время пятьдесят девять с половиной фунтов, а рост его был ровно четыре фута. Наверх, в детскую, его несли двое — повар и горничная. После этого, конечно, материнская гордость скоро должна была перейти чуть не в отчаяние.

Возвратившись однажды из лаборатории домой, Редвуд застал свою жену в слезах.

— Что вы с ним сделали? — воскликнула она, бросаясь к мужу. — Скажите мне, что вы с ним сделали?

Редвуд осторожно подвел свою супругу к дивану.

— Успокойтесь, моя дорогая, — сказал он, — ужасного ничего нет; вы слишком переутомились. Колясочка была очень плоха, а вот мы теперь сделаем ему более прочную. Я уже заказал железное кресло на колесах.

Миссис Редвуд даже отшатнулась.

— Для ребенка кресло на колесах? — воскликнула она.

— Почему же нет?

— Да что он, калека, что ли?

— Какой же калека — молодой гигант, душа моя! Вам нечего его стыдиться.

— Но ведь вы ему давали что-то такое… Данди, признайтесь, что вы давали?

— Что бы я ему ни давал, но, во всяком случае, вреда это ему не принесло, как видите, — отвечал Редвуд.

— Да как же не принесло, Данди?!.. Ведь он прямо чудовище! — воскликнула миссис Редвуд, прижимая платок к глазам.

— Что за вздор! Какое же чудовище, когда он здоровый, крепкий и сильный мальчик, которым всякая мать могла бы похвастаться… Что вы в нем находите чудовищного?

— А рост?