Легкий шум заставил друзей заметить, что среди комнаты стоит Уинклс, по обыкновению потирая руки.
— Вам бы следовало постучаться, — сказал Бенсингтон с негодованием, глядя на золотую цепь с жетонами.
Уинклс рассыпался в извинениях, а затем обратился к Редвуду.
— Очень рад, что застаю вас здесь, — сказал он. — Дело в том…
— А читали вы насчет комиссии? — прервал Редвуд.
— Как же, как же!
— Ну, что же вы об этом думаете?
— Прекрасная вещь! — воскликнул Уинклс. — Прекратит все толки. Вентилирует ваше дело. Заставит замолчать Катергама… Но я не за этим пришел, Редвуд! Дело в том…
— А мне эта комиссия совсем не нравится, — прервал Бенсингтон.
— Уверяю вас, что все обстоит благополучно! — воскликнул Уинклс. — Я, кажется, могу сказать, не нарушая доверия, что…
— Гм! — произнес Редвуд, глядя на Бенсингтона.
— …что все устрою к лучшему. Во-первых, я докажу, что Пища есть вещество вполне определенное, изученное и точно дозируемое, а во-вторых, берусь убедить комиссию, что хйклиброуская катастрофа повториться не может. По словам авторитетных лиц, от нас только этого и потребуют. Ну, конечно, я мог бы говорить с большим знанием дела, если бы… Но это в сторону. Я теперь пришел по другому поводу… Кхе, кхе… Мне нужно посоветоваться с вами, Редвуд… Дело в том, видите ли… Гм!.. Да… Я теперь нахожусь в затруднении, и вы могли бы мне помочь.
Редвуд с тайной радостью взглянул на алюминиевые глаза Уинклса.
— Но дело… очень, очень конфиденциальное.
— Бенсингтон нам не помешает, — сказал Редвуд.
— Мне, видите ли, недавно доверили лечение ребенка одной… одной очень высокопоставленной особы… — Уинклс кашлянул.
— Что ж дальше?
— Я должен сознаться, что обязан этим вашим порошкам и… слухам об успехе лечения вашего ребенка… Не могу скрыть, что встретил большую оппозицию в окружающих, но с образованными людьми всегда можно мало-помалу сойтись… В деле ее высочества… то есть вот этой моей маленькой пациентки, инициатором была сама мать, иначе я никогда бы…
— Да ведь вы, кажется, сомневались в пригодности наших порошков, — сказал Редвуд, забавляясь смущением Уинклса.
— О, это было мимолетное сомнение!
— Так, значит, вы не откажетесь…
— Продолжать лечение вашего сына? Разумеется, нет!
— По-моему, это было бы преднамеренным убийством.
— Разве мог бы я решиться на такой поступок!
— Так вы получите запас порошков.
— А я думал, что вы не…
— Напрасно думали. Я вам сам их сделаю.
— Очень, очень благодарен! — сказал Уинклс, уставившись на Редвуда с минутным разочарованием. — А я думал… ну, простите, от души вас благодарю.
По уходе Уинклса Бенсингтон с улыбкой взглянул на Редвуда и сказал:
— Ее высочество! Скажите, пожалуйста!..
— Да-а! Ее высочество!..
— Это ведь, должно быть, принцесса Везер-Дрейбургская.
— Надо думать.
— А что, Редвуд, — сказал Бенсингтон, помолчав, — как это ни странно, но ведь Уинклс, должно быть, ничего не понимает.
— То есть как ничего не понимает?
— Не понимает ни смысла, ни значения нашего открытия. Если бы он понимал, то едва ли бы решился кормить нашей Пищей члена семьи… вот эту свою новую пациентку… — продолжал Бенсингтон, понизив голос и поглядывая на дверь, — члена семьи, все представители которой всегда были, так сказать, ниже… ниже…
— Обыкновенного роста?
— Да. Да и вообще ни в каком отношении ничем не отличались. А ведь он рискует создать августейшую персону выдающихся размеров. По-моему, это является в некотором роде оскорблением величества.
— Клянусь Юпитером! — воскликнул Редвуд с необычайной горячностью. — Этот человек ничего не понимает. Он и не способен ничего понять. И когда был студентом, ничего не понимал. Положительно ничего. Это его отличительная черта. Он прекрасно выдержал экзамены, память у него хорошая, но действительных знаний, понимания, у него было столько же, сколько у вашего вращающегося шкафчика с книгами. И теперь он ничего не понимает. Он — Уинклс и навсегда останется Уинклсом, не способным усвоить что-либо, не имеющее прямого отношения к нему самому. Он абсолютно лишен воображения, а потому и не способен понимать. Без этой неспособности он не мог бы так хорошо держать экзамены, так изысканно одеваться и иметь такую большую практику. Это верно. Несмотря на постоянные с нами сношения, несмотря на то, что он видит и слышит, он совершенно не понимает, куда мы идем и к каким результатам приведет наше открытие. Да ему это и не нужно. Он прирожденный рекламист, а потому для него Гераклеофорбия является действительно только «Пищей для рекламы». Вот теперь его кто-то ввел в королевскую семью, и он нисколько не задумывается создать ради рекламы тридцатиссмифутовую принцессу. Да что я говорю: «не задумывается»! Он просто не знает, не понимает, не предвидит этого!
— Большой скандал может выйти, — сказал Бенсингтон.
— Да, эдак через годик или около того, когда они увидят, как она быстро растет.
— Если только раньше не замнут как-нибудь скандала.
— Как его замнешь?
— Ну, что-нибудь да сделают. Удалят ее куда-нибудь. Такие дела бывали.
Редвуд прыснул со смеха.