Пилсудский

Оппозиция точно так же отказалась от участия в предложенном Славеком совещании по вопросам ревизии конституции. Тогда Пилсудский попытался перессорить между собой партии Центролева. С этой целью он сообщил в печати, что Дашиньский 24 июня вел с ним переговоры и сделал предложение о едином блоке ББ с ППС и одной из крестьянских партий. Дашиньскому пришлось оправдываться тем, что он действовал от собственного имени, а не по поручению своей партии. Но все же, вопреки расчетам маршала, оппозиционный блок устоял.

Не сумев разрушить единство оппозиции, Пилсудский вновь решил перейти к тактике прямого давления на строптивых депутатов под его непосредственным руководством. Он даже планировал отдых за границей, чтобы набраться сил перед нелегким столкновением, которое его ожидало. Но болезнь помешала зарубежной поездке.

Следующую провокацию режим приурочил к открытию сессии сейма, назначенному на 31 октября. Пилсудский уже 12 октября обсудил со Свитальским будущую тактику поведения. Для себя он избрал роль жесткого политика, премьер же должен был демонстрировать готовность к переговорам. При этом маршал заявил, что никогда не допустит возвращения к власти партий и если будет в том нужда – готов совершить еще четыре «мая».

31 октября события развивались следующим образом. Поздним пополуднем, задолго до назначенного времени открытия сессии, перед зданием парламента, а также в общедоступном вестибюле сейма стали собираться офицеры, в основном полковники и подполковники, общим числом 30 – 50 человек. Некоторые были при саблях. Они пришли сюда прямо с работы в центральных военных ведомствах. В своих рапортах на имя коменданта города полковника Венявы-Длугошовского они называли разные поводы, по которым явились в здание сейма. Одни – якобы повидаться с депутатом сейма полковником Коцем, другие – потому что узнали, что распоряжение об открытии сессии сейма вместо заболевшего премьера Свитальского будет зачитывать Пилсудский, и решили его поприветствовать, третьи – в расположенное в здании парламента общедоступное почтовое отделение. Военные вели себя спокойно, но на просьбы покинуть здание не реагировали.

Когда Пилсудский в сопровождении Славой-Складковского и Бека вошел в вестибюль, офицеры образовали живой коридор и приветствовали своего кумира. Но и после этого они не ушли, поскольку-де были оскорблены необоснованным требованием покинуть вестибюль и ждали извинений от сеймового руководства[247].

Дашиньский, решив, что присутствие офицеров грозит сейму, возможно, даже кровавой расправой, отказался открывать сессию, пока они не покинут здание. Об этом он тут же написал в письме президенту. Пилсудский, прождав около часа открытия сессии, отправился в кабинет спикера. Состоявшийся между ними в весьма резких тонах разговор результата не дал. Маршал сейма твердо стоял на своем: «Под угрозой штыков, револьверов и сабель сессию не открою!» Ничего не добившись, Пилсудский оставил кабинет спикера. 1 ноября в письме президенту по поводу инцидента он назвал Дашиньского «безумцем», которому нужно лечиться, а не заниматься политической работой, «ослом», «опереточным комиком», «сумасшедшим»[248].

Поскольку офицеры и после отъезда диктатора здание сейма не покинули, Дашиньский перенес церемонию открытия на 5 ноября. Но в назначенный срок сейм опять к работе не приступил, так как президент отложил заседание на 30 дней. Это означало, что Пилсудский от намеченного плана давления на сейм отказываться не собирался.

Инцидент в связи с открытием сейма явно прибавил оппозиции уверенности в собственных силах. Она по-прежнему не до конца понимала, что Пилсудский вовсе не намерен считаться с тем, что более 70 процентов граждан Польши, принявших участие в голосовании, сказали его режиму «нет». Диктатор знал, что у оппозиции на тот момент не было достаточного арсенала средств, способных заставить его считаться с волей сеймового большинства. Как показала всепольская кампания митингов, проведенных по инициативе Центролева 1 декабря, общество достаточно безразлично отнеслось к очередному конфликту режима и оппозиции в сейме.