Пифия

Женщина-кошка отвела взгляд, и Майка поняла, что она не собирается этого делать, хотя ей очень хочется. Она ничего не могла понять. Может быть, это из-за человека с непонятным именем? Может быть, он запретил женщине-кошке приходить к ней? Но почему она его слушается? Женщина-кошка такая сильная. Она никого не боится. Как кто-то может ей что-то запретить?

– Ты врешь! Не будешь! Не будешь! Ты знаешь, что не придешь! – отчаянно закричала Майка.

И женщина-кошка сдалась. Слезы, которые она держала в себе, кусая губы, выплеснулись из глаз и покатились по ее щекам. Она обняла Майку и прижала к себе. Крепко-крепко, как во время обвала, когда треснул потолок туннеля и оттуда полетели тяжелые камни.

«Она не позволит человеку с непонятным именем забрать меня. Не отдаст меня ему», – мысль была такая ясная и четкая, словно женщина-кошка сказала Майке об этом вслух. Но тут пугающий Майку человек заговорил вновь, и его слова, страшные слова, посыпались на нее, словно камни из того обвала. Но в отличие от камней они не пролетели мимо, а обрушились на Майку.

И раздавили ее.

* * *

Гончая со стуком поставила на забрызганную брагой и самогоном стойку пустой стакан. Это был уже второй стакан, но желанное опьянение никак не наступало. Надо было брать бутылку. Хотя это и сейчас не поздно сделать.

– Еще!

Она подвинула стакан к бармену. Даже не подвинула, а толкнула. Стакан опрокинулся и покатился по стойке, но не упал, а Гончей так хотелось, чтобы он разбился. Стакану повезло, а вот то, что связывало ее с Майкой (дружба? любовь?), разбилось. Вдребезги разбилось, когда Стратег расчетливо врезал по ней.

Думаешь, ты на самом деле нужна ей? Ей никто не нужен, даже собственная мать, которую она бросила много лет назад.

Бармен остановил подкатившийся к краю стойки стакан, но ничего не сказал, молча наполнил его самогоном и поставил перед Гончей. Правильно, что промолчал, иначе бы ему тоже досталось. Но бармены во всех питейных заведениях Китай-города были сообразительными, а этот, судя по лиловому синяку под левым глазом, еще и ученым.

Думаешь, она заменит тебе погибшую сестру, которую сама и убила?

Самогон был мутным и горьким, а своим запахом напоминал помои, он не шел ни в какое сравнение с чистейшей водкой и отборными коньяками Стратега, но именно такого мерзкого пойла Гончей сейчас и хотелось.

Конечно, не своими руками. Ей же нужно было, чтобы ты доверяла ей. Но именно она все это организовала – и убийство сестры, и твое похищение, и якобы случайную встречу, и последовавшее за ней счастливое освобождение. Она умеет разыгрывать и не такие спектакли.

Уж здесь-то Стратег ее точно перехвалил. В плане постановок ей до него далеко. Наверное, поэтому и финал у спектакля вышел говенным.

Майка сморщила личико. Ее глазенки заблестели, но не от слез, а от гнева.

Ты видела, как они убивали мою сестру?! Видела и ничего не сделала?! У тебя же был пистолет!

И чем сильнее гневалась Майка, тем довольнее становилось лицо Стратега.

Конечно, видела. Ей же нужно было проконтролировать, как похитители выполнят порученную им работу.

Майку затрясло, и Гончая испугалась, что ее хватит удар и она опять потеряет сознание, как это случилось на Краснопресненской.

Зачем?!

Это ее исполненное болью и отчаянием «зачем» резануло Гончую по ушам. Горло парализовало, и она ничего не смогла сказать. Зато у Стратега немедленно нашелся ответ.

Чтобы заручиться твоим доверием. Чтобы ты слушалась ее и делала все, что она прикажет или попросит.

И окончательный Майкин приговор.

Уходи.

Девочка не заплакала. Ее глаза остались сухими. Она просто опустила их, чтобы не видеть ту, которая позволила двум подонкам зарезать ее сестру, а при этом называла себя ее матерью. Что-то лопнуло у Майки внутри. Гончая отчетливо услышала звук, с каким обрывается перетянутая струна. Ей нестерпимо захотелось обнять девочку и прижать к себе, но она этого не сделала, потому что почувствовала, стоит ей прикоснуться к Майке, и та потеряет сознание. Или упадет замертво.

Уходи.

Она ничего не сделала. Молча повернулась к Майке спиной и, отступив от нее, от Стратега, от его телохранителей и таганских пограничников, от блокпоста и той невидимой стены, выросшей между ней и девочкой, которую она несколько дней представляла своей дочерью, зашагала в темноту.