Пифагор

   — Самый оригинальный. Он приказал пригнать к Ареопагу[66] овец и всех их отпустил. Они разбрелись по всему городу, а некоторые вышли за стену, и на том месте, где каждая прилегла, её приносили в жертву, белую — небесным богам, чёрную — подземным. А на местах заклания воздвигали алтари. На них приносят жертвы в день очищения. В один из таких дней нас с отцом изгнали из города.

Пифагор с сочувствием взглянул на Клисфена и, меняя тему разговора, спросил:

   — Почему здесь так пусто?

   — Люди уже прошли, — отозвался Клисфен. — Ведь сегодня день Диониса. Должны и мы отдать ему честь.

И вот показался Пникс. Всё пространство между ним и акрополем было заполнено праздничной толпой, казалось бы бесцельно топтавшейся на месте. Приглядевшись, Пифагор заметил в массе подвыпивших мужчин девушек в венках из виноградных листьев. Ближе к Пниксу, занимавшему лесистый холм, к деревьям были привязаны качели. Время от времени они высоко взлетали с постоянно менявшимися на них девичьими фигурками.

Толпа внезапно стала расступаться, давая дорогу колеснице. Она изображала корабль с кормой и высоким носом. Рядом с мачтой стоял Дионис в священном одеянии, с тирсом, опутанным виноградными лозами. Лицо под венком было черно, показывая, что это пришелец из Индии, страны палящего Гелиоса. Тут же рядом на осле ехал Силен, лысый, толстый, как пифос, старик, и вокруг него приплясывала дюжина сатиров в масках, с рожками, высовывавшимися из волос, с хвостами, привешенными сзади, и толстыми фаллосами, торчащими впереди. За ними двигались полуобнажённые женщины в венках из плюща, со звериными шкурами на плечах, люди в масках медведей, львов и тигров — воинство Диониса, бога плодоносящей природы.

У белой черты конюх остановил коней, и гудение трубы возвестило начало представления. Сатиры уселись на землю и уставились на Диониса. Флейты завели тягучий восточный мотив. Дионис отступил от мачты и, выкинув вперёд обе руки, запел:

Куда принесло меня?
Неужто же к варварам,
В штаны одетым,
Поющим песни свои тарабарские?

Один из сатиров, отделившись от собратьев, подбежал к кораблю и заголосил:

Ты под священной скалою
Афины, сестрицы твоей,
А мы — её пастыри.
Готовые службу нести тебе.

Дионис, вскинув голову, проговорил нараспев:

Так вот ты где, сестрица.
Приди же мне на подмогу.

Сатиры с трудом сняли с осла Силена, и тот повёл свою партию:

О Йакх, о Йакх, ревностью
Геры погубленный,
Из чрева спасённый
Зевсом-родителем!
Ты в Аттику прибыл,
Освобождающий!
Ты узнаешь ли меня,
Силена старого,
Тебя воспитавшего?
Народ атгический
Тебя приветствует.

И тут к колеснице приблизились поселянин с девушкой, у ног которой тёрлась собака. Дионис вступил с ними в разговор.

   — А это что за люди? — спросил Пифагор.

   — Икарий и его дочь Эригона. Они, согласно нашему мифу, оказали гостеприимство Дионису, и он одарил их своим пьянящим напитком, жертвами которого они стали.

   — Жертвами? — удивился Пифагор.

   — Случайными жертвами. Икарий угостил пастухов. Выпив лишнего, те в беспамятстве попадали на землю, а придя в себя, решили, что Икарий их отравил, и в ярости его растерзали. Собака привела Эригону к телу несчастного отца, и девушка в горе повесилась. Верную же собаку, не пожелавшую оставить хозяйку и отчаянным воем не дававшую покоя богам, они перенесли на небо. Она и теперь находится там, появляясь в самые жаркие дни в созвездии Пса. Качели, на которых качаются девушки, — символ судьбы Эригоны, тоже превращённой в созвездие вместе со своим отцом. Этот день мы называем праздником качелей. Так Диониса не чествуют нигде.

   — Какая прекрасная идея — представить миф о возвращении Диониса, принёсшего вместе с радостью и беду! Но кто придумал этот корабль на колёсах? Кто приодел Силена и сатиров и сочинил стихи? — заинтересовался Пифагор.

   — Да вот спускается к нам Дионис. Спроси лучше у него.

Актёр уже снял священное одеяние и венок, освободился от лоз, но лицо его было по-прежнему черно. Но вот он тряхнул головой, соскрёб со щёк остатки сусла, и Пифагор узнал Феспида.

Пифагор и Феспид не могли наговориться. Клисфен лежал рядом, глядя на бегущие по небу осенние облака.

   — Так ты побывал за Индом, где надлежало быть мне? — улыбнулся Феспид. — И как чтут меня индийцы?