Демокед, омытый и умащённый рабынями, нежился на ковре, ещё не веря, что всё с ним случившееся — не сон. «Если мне приведётся рассказывать в Элладе о событиях этого дня, меня сочтут лгуном. После страшной темницы оказаться в доме, не уступающем дворцу Поликрата! И это всё теперь моё, моё... Надо будет написать отцу и его успокоить. Может быть, пригласить сюда? Нет, отцу с его властным характером здесь несдобровать».
Мысли были нарушены скрипом двери. В спальню ворвался бритоголовый старик и бросился к ногам Демокеда.
— Я твой раб Птахотеп, — лепетал египтянин, покрывая поцелуями ступни Демокеда.
— Не унижай себя, друг, — проговорил Демокед, вставая. — Ведь ты такой же врачеватель, как и я. Случившееся с тобой несчастье не дозволяет мне считать себя твоим господином. Я знаю, как ты страдаешь. Прости меня!
Лицо египтянина удивлённо вытянулось.
— За что?
Демокед очертил рукою неполный круг.
— Ведь я стал обладателем твоего дома и твоих сокровищ. Но, право же, я к этому не стремился.
— Не ты, так другой, — отозвался Птахотеп. — Но другой бы не попросил в награду сохранения моей жизни. Поэтому я и буду называть тебя своим господином и стану самым верным твоим рабом. Что же касается дома, то знай, господин, что он сооружён Киром для своего лекаря армянина Тиграна. После казни Тиграна дом был передан мне. В Сузах его называют лечебницей. Большая часть сокровищ и рабов — это дары Кира Тиграну, остальное — дары мне Камбиза и Бардии.
— Да, я слышал, что и до Дария ты был лекарем двух царей.
— Мне повезло. Бардия был добрейшим из владык, и, несмотря на вражду ко мне Оройта, он сохранил мне жизнь по просьбе Атосы.
— Ах, Атоса, дочь Кира.
— А также жена Камбиза, потом Бардии, а ныне — главная жена Дария. Здесь жёны, как и дома, переходят от одного владельца к другому. Меняют только наложниц. Тебе же предстоит лечить и тех и других. Но ты счастливец. Дарий — не сын Кира, и поэтому он не позволяет себе того, что делал Камбиз. Видел бы ты, какие кровоподтёки оставлял Камбиз на телах несчастных женщин. Его кнут ходил и по спинам телохранителей. Они называли между собой Камбиза Кнутом, сыном Кураша. Доставалось нередко и мне.
— Нет, не зря я отказывался признаться в том, что я врачеватель, — вздохнул Демокед. — Я вижу, здесь врач должен быть также хранителем царских тайн.
— Теперь все старые тайны, как этот дом и всё, что в нём, господин, принадлежат тебе. И они могут тебя уберечь от неверных шагов. Поэтому, перед тем как что-либо предпринять, советуйся со мною. Это станет нашей с тобою тайной. А тайны друзей я умею хранить.
— Я в этом убедился, — сказал Демокед.
Египтянин резко повернулся.
— Ты это знаешь? — прошептал он.
— Да. Поликрат раскрыл мне это уже в Магнезии, незадолго до казни, называя тебя другом. И именно поэтому я особенно настойчиво добивался твоего помилования.
Открытие
Пифагор уже сидел на своём обычном месте, ожидая, когда Филарх принесёт ему свиток. Подавая его, юноша сказал:
— Говорят, ты вскоре собираешься нас покинуть. В тебя вцепился Кротон[68]. Я уверен, что настанет время, когда люди, узнавшие о тебе, придут сюда и попросят какой-нибудь свиток Пифагора, а у нас нет ни одного из твоих сочинений. Не оставишь ли ты нам что-нибудь?
— Их нет и не будет. Ведь я ничего не пишу на папирусе, ничего на коже и камне, — я оставляю пометки на душах учеников, в надежде, что они развернутся, как свитки.
— Тогда вот моя душа, Пифагор. Пиши на ней.
— И ты готов последовать за мною в такую глушь, как Кротон?
— Даже в страну гипербореев.
— Я обратил на тебя внимание сразу и по форме твоей головы и блеску глаз решил, что ты должен быть математиком. Я ждал, когда ты обратишься ко мне и войдёшь в триаду, достойное число.
— Триаду?
Пифагор встал. Глаза его зажглись.
— Всё сущее складывается из трёх миров. В этом тайна космоса. В этом — великое нерушимое единство божества, человека и природы. Ощущая это с давних пор, люди, жившие родами, создавали общности — племена. В Тиррении, как я слышал, местные жители до сих пор их называют трибами. Богам приносят трёх жертвенных животных. Устраивают поминальные пиршества из трёх частей — фракийцы именуют их тризной. В эллинских храмах над входом высится священный треугольник — фронтон. Что ещё к этому можно добавить? У многих народов, отличающихся по языку и обычаям от эллинов, — у фригийцев, иллирийцев, мессапов, венетов и даже далёких индийцев — число три звучит одинаково. Триада объединяет людей как миры, так что если ты видишь эту фигуру, или в памяти представляешь её на чертеже, или говоришь «вот треугольник», то имей в виду не то, что начерчено перед глазами, а то, что стоит за начертанием.
Немного помолчав, он продолжил: