Пифагор

Лесха взорвалась рукоплесканиями. Такой речи здесь ещё не произносил никто. Уже входя в зал совета, Пифагор обратил внимание на стену, украшенную цветными камешками, но только выходя он понял, что это начертание владений Кархедона. Синим цветом было обозначено Внутреннее море, голубым — змейки рек, жёлтым — суша, чёрными точками — города. Наряду с ливийским побережьем вырисованы треугольник Сикелии и Ихнуссы в форме следа человеческой ступни. Интерес Пифагора не остался незамеченным.

   — В годы составления этого плана, — сказал Абдмелькарт, — когда был ещё жив мой дед, чьё имя я ношу, нам принадлежала большая часть побережий двух великих островов и все окружающие их островки. Тогда, как я слышал, советники проходили мимо этой карты с высоко поднятой головой, а теперь стыдливо прячут глаза. Эллины, основав многочисленные города, загнали нас в западный угол острова. Тесня сикелов, они захватили равнинную его часть, дающую им хлеб и поставляющую рабов.

   — Успехи эллинов в этих морях для меня не новость, — проговорил Пифагор. — Но какое мне дело до их завоеваний и богатств. Я вспоминаю медную доску Анаксимандра, дающую поверхностные и неточные представления об ойкумене, и сравниваю её с этим великим творением, позволяющим совершить мысленный облёт островов, увидеть окружающие их островки, вступить в бухты, полюбоваться Этной. Я вовсе не думаю о том, кто сейчас живёт в этих чёрных точках. Я счастлив, что мне, первому из эллинов, привелось увидеть это чудо. Любое открытие, кому бы оно ни принадлежало — эллину, вавилонянину, египтянину или финикийцу, — рано или поздно станет всеобщим достоянием. И я это понял ещё раньше, во время странствий по миру. Многое разделяет смертных, которые его населяют, делая их врагами, — боги, языки, предрассудки. Познание мира, в котором мы живём, будет способствовать объединению народов и прекращению вражды между ними.

— Прекрасная мысль! — отозвался Абдмелькарт. — Но человечество для мира не созрело, и я не уверен, что люди когда-нибудь её воспримут.

Собрание

Приближаясь к торговой гавани, Пифагор услышал шум голосов. У борта «Миноса» теснились люди в эллинских одеяниях. Мелькнули знакомые лица. Самосцы явно поджидали его. «Конечно же, — подумал он, — давно мне пора встретиться с согражданами, не догадывающимися ни о моих планах, ни о препятствиях, стоящих на пути. Да и мне неизвестно, что их волнует, к чему они стремятся».

   — Выделите представителей! — прокричал Пифагор, пробиваясь к сходням. — Нам есть о чём поговорить.

И вот представители кораблей устроились на палубе и даже на канатах и перилах. Подождав, пока смолкнет гомон, Пифагор сказал:

   — Нет смысла выслушивать ваши вопросы и недоумения. Я их понимаю. Ответить на главный из них — куда мы направляемся, — не смогу: он как раз сейчас решается на совете кархедонцев. Помолимся нашей Гере-заступнице, чтобы решение оказалось для нас благоприятным.

Обведя собрание взглядом, Пифагор продолжал:

   — Рассмотрим положение, в котором мы оказались. По закону войны мы — пленники Кархедона. Декаду назад мы были воинами и гребцами флота царя царей Камбиза, а ещё ранее — самосцами, которых Поликрат принёс в жертву ради спасения острова от разграбления и сохранения единоличной власти. Кархедонцы могут отнять эти корабли, а нас сделать рабами. У меня есть некоторые основания надеяться, что этого не произойдёт и нам будет разрешено выйти в открытое море. Поэтому уже сейчас надо подумать о том, кому принадлежат вот эти корабли, на которых нас отправили в египетское рабство.

   — Конечно, нам! — послышался возглас. — Ведь Поликрат, посылая корабли Камбизу, от них отказался, а Камбиз кораблей не получил.

По голосу Пифагор узнал в говорившем храбреца, на Кипре едва не разрушившего его планов.

   — Ты прав, Леонтион, — согласился он. — Поликрат потерял право на эти суда, а Камбиз его не приобрёл. Но это не значит, что корабли принадлежат только нам. Это собственность всех самосцев — и тех, кто остался на Самосе, и тех, кто его покинул, опасаясь преследований. И если мы не хотим нарушить божественных и человеческих законов, следует вернуть корабли тем, на чьи средства они строились. Разумней всего привести их на Пелопоннес, где находятся наши изгнанники.

   — А кому нужны эти корабли пустыми? — возразил юноша. — Ведь мы оказались в морях, через которые самосец Колей проложил путь в Тартесс. Почему бы нам не направиться к океану и не возвратиться, как он, с серебряными якорями?

   — Правильно! Правильно! — раздались голоса.

Пифагор поднял руку:

   — Бесспорно, вернуться с серебром лучше, чем с пустыми руками. Но в Элладу уже более ста лет никто не возвращался с якорными камнями из серебра. Морями, по которым когда-то так свободно плавали наши предки, ныне владеют кархедонцы, и, поверь, они выпустят нас отсюда, лишь будучи уверены, что мы поплывём не на запад, а на восток.

Собрание неодобрительно зашумело. Но тут на канаты поднялся человек лет сорока.

   — Можно, я скажу? — обратился он к Пифагору и, не дожидаясь ответа, быстро заговорил: