Пифагор

   — Кто твои родители, Залмоксис? — спросил Пифагор. — Расскажи о себе.

   — Родителей я не помню. Меня подобрал младенцем охотник в лесу, точнее, в медвежьей берлоге. Я стал приёмным сыном своего спасителя, крестонея.

Мальчик приподнял хитон, и открылась грудь с синими линиями рисунка: медведь на задних лапах с грозно разинутой пастью.

   — Это его работа, — с гордостью произнёс он. — Он был жрецом Бендис[26] и никому не доверял священных изображений угодных ей зверей. После гибели крестонея во время набега на херсонесских эллинов я оказался рабом.

Залмоксис отломил верхушку своей палки, оказавшейся полой, и принялся раздувать спрятанный там уголёк.

   — Оставайся здесь, — сказал Пифагор, когда мальчик зажёг факел. — Придёшь по моему зову.

Пифагор первым шагнул во мрак, за ним — Анакреонт и Метеох.

Мальчику было слышно всё, что говорил Пифагор. Его голос, усиливаемый пустотой, приобрёл необыкновенное, почти божественное звучание.

   — «Почему я вас привёл в пещеру?» — спросите вы меня. Во мраке вы лишены всего того, что потворствует обману вашего разума и служит источником заблуждения. Сюда не проникают лучи Гелиоса, катящегося по небу подобно огненному колесу. На огромном расстоянии он видится окружностью, а на самом деле это колоссальный огненный шар, во много раз превышающий размеры Земли. Здесь не видно и звёзд, которые кому-то кажутся гвоздями, прибитыми к небесной сфере, а это рассеянные в пространстве числа.

По шороху перекатывающихся камешков Залмоксис понял, что Пифагор перешёл в дальнюю часть пещеры. Оттуда послышалось:

   — Зрением и слухом обладают все населяющие землю существа. Каждое из них видит и воспринимает окружающий мир по-своему. Но только у человека есть некое мерило, позволяющее ему сопоставить наблюдения и ощущения, и ему для установления истины полезно порой оставаться во мраке и безмолвии.

Голос постепенно стихал, удаляясь, но через некоторое время он зазвучал явственнее.

   — Небо подчинено всеобщему закону. В нём нет ничего оттого, что поэты именуют Хаосом. Все небесные явления, отражающиеся в земной жизни, следуют с такой математической точностью, что мы в состоянии их предсказывать. Поэтому я называю мир космосом. Мне кажется, я знал об этом уже тогда, когда был Эвфорбом и сражался под стенами Микен с Менелаем.

Раздался шум перебивающих друг друга голосов. Пифагор и Анакреонт вступили в спор. Через некоторое время Пифагор позвал Залмоксиса.

Мальчик вошёл в пещеру. Факел осветил земляной пол и неровные стены с потёками.

Отделившись от спутников, Пифагор сделал несколько шагов в сторону и поднёс факел к стене.

На гладком участке стены проступили какие-то знаки.

   — Так писали лелеги и фригийцы во времена моих предков, — торжественно произнёс Пифагор. — Гомер как-то упомянул эти письмена, назвав их роковыми.

Анакреонт подошёл поближе и провёл пальцем по углублениям, оставленным резцом.

   — О чём писали в те дремучие времена? Для меня это лишённые смысла палочки, крестики, кружочки.

   — Это числа — единицы, десятки. Всё нами видимое есть выражение числа, невидимого и вечного. Всё сущее — воздух, вода, земля — вторично по отношению к числу. Исследуя числа, мы в состоянии понять не только расстояния, отделяющие нас от видимых и невидимых миров, но уяснить законы их возникновения и гибели. Что касается данного числа, то оно записано Анкеем. Под ним имеется плита — вы можете её нащупать. На ней стоял ксоан Аполлона, находящийся ныне в Герайоне.

   — Но откуда тебе, Пифагор, известно, что это надпись тех времён? — усомнился Анакреонт.

   — Из видений, раскрывающих мои прошлые жизни. Иногда я вижу себя Эвфорбом, иногда — делосским рыбаком Пирром.

   — Мало ли что может привидеться? — улыбнулся Анакреонт. — И я нередко себя вижу, задремав, в объятиях юной красавицы, покрывающей мою грудь страстными поцелуями.

   — И ты, проснувшись, находишь их следы? Ведь нет? А вы видите на стене древние письмена. И вот ещё...

Пифагор засунул руку под полу хитона и извлёк оттуда небольшой слиток. Поднимая его, он проговорил:

   — Этот предмет искатели губок вытащили со дна бухты близ скалы, которую называют Парусом. Вглядитесь. Это кусок меди, напоминающий бычью шкуру. Сравните — на нём те же знаки, что и на стене. Это не что иное, как деньги, какими пользовались во времена Приама и Анкея.

Пифагор торжествующе взглянул на собеседников.

   — А между тем Гомер не знает о том, что в те времена были деньги. Помните, как у него ахейцы покупают вино?

Все остальные ахейцы вино с кораблей получали.
Эти медью платя, другие блестящим железом.
Шкуры волов приносили, коров на обмен приводили
Или же пленных людей...