Пятеро детей и чудище

— Господи, спаси и помилуй! — пробормотал он. — Наверное, это и называется знамением. Но монетка… — Он вытащил ее из кармана и попробовал на зуб. — Настоящая! Отныне я буду другим человеком, лучше, чем был. Такие вещи действуют отрезвляюще. Хорошо еще, что это были всего-навсего крылья. Уж лучше эти невиданные птицы, пусть и говорящие, чем кое-что другое, чего я и называть не стану. Тяжело кряхтя, он встал на ноги и пошел в дом. И весь день он был так любезен со своей женой, что та не знала, куда деваться от радости, и подумала, дескать, наконец-то он взялся за ум. И надела свое лучшее платье с голубым бантом у ворота, и так в нем похорошела, что муж ее стал еще любезнее. Таким образом, не исключено, что в тот день крылатые дети сделали доброе дело. По если это и так, то это доброе дело было единственным, потому что, чтобы навлечь на свою голову неприятности, нет средства более верного, чем крылья. Но с другой стороны, если неприятности так и сыплются вам на голову, то, чтобы избежать их, нет средства более верного, чем те же крылья.

Именно так и получилось со злой собакой, которая бросилась на детей, когда у дверей какой-то фермы, сложив крылья до минимально возможных размеров, они собирались попросить корочку хлеба и кусочек сыру, потому что вскоре, несмотря на съеденные сливы, есть им захотелось пуще прежнего.

Будь это обыкновенные, бескрылые дети, эта злющая черная собака наверняка откусила бы изрядный кусок от коричневого чулка и от ноги Роберта, который был к собаке ближе всех. Но едва она зарычала, дети взмахнули крыльями, и та осталась внизу рваться на цепи, словно тоже задумала взлететь.

Дети несколько раз пробовали просить еду на других фермах, но там, где не было собак, хозяева только охали и громко вскрикивали от страха. В конце концов, часам уже к четырем, когда крылья у всех изрядно устали и отяжелели, дети уселись на церковной колокольне и стали держать военный совет.

— Не лететь же всю дорогу домой без обеда и чая! — сказал Роберт с отчаянной решимостью в голосе.

— Но никто не хочет кормить нас ни обедом, ни ужином, не говоря уже о чае, — вздохнул Сирил.

— А может, здешний священник? — предположила Антея. — Он должен все знать об ангелах…

— Всякий поймет, что мы не ангелы, — возразила Джейн. — Стоит только взглянуть на ботинки Роберта или на клетчатый галстук Сирила.

— Хватит! — твердо сказал Сирил. — Если в стране, где ты находишься, тебе не продают провизию, ты берешь ее силой. Я имею в виду — на войне. Именно так и поступают. Да и в других книжках ни один порядочный брат никогда не позволяет своим младшим сестренкам голодать посреди изобилия.

— Посреди изобилия? — удивился Роберт, у которого сильно сосало под ложечкой. — Где оно, твое изобилие?

Все стали хмуро оглядывать голую свинцовую кровлю колокольни.

— Прямо здесь, — твердо продолжил Сирил. — Вон там, в доме священника, я вижу окно кладовой, там полно всякой еды: сливочный пудинг, холодная курица и язык, пироги и джем. Это окно довольно высоко, но у нас крылья…

— Ты умница! — воскликнула Джейн.

— Не стоит благодарности, — скромно улыбнулся Сирил. — Любой прирожденный военачальник, скажем Наполеон или герцог Мальборо, наверняка обратил бы внимание на это окно, так же как и я.

— Но это нехорошо, — сказала Антея.

— Чепуха! — возразил Сирил. — Когда один солдат не дал сэру Филипу Сидни глотка воды, тот сказал: «Мне он нужнее, чем ему».

— Тогда, наверное, надо собрать все наши деньги и оставить их в уплату, — предложила последовательная в своих поступках Антея, едва не плача, потому что ужасно тяжело в одно и то же время испытывать страшный голод и боязнь совершить страшный грех.

— Не все, — последовал осторожный ответ.

Дети вывернули свои карманы на свинцовую кровлю колокольни, на которой посетители, побывавшие здесь за последние сто пятьдесят лет, оставили свои инициалы и инициалы своих возлюбленных, вырезав их перочинным ножиком на мягком свинце. Набралось пять шиллингов и семь с половиной пенсов, и даже исключительно щепетильная Антея согласилась, что этого многовато за обед на четверых. Роберт предложил оставить полтора шиллинга.

В итоге сошлись на том, что полкроны, то есть тридцать пенсов, будет «вполне достаточно».

В кармане у Антеи оказался ее последний школьный табель с оценками, и, предварительно оторвав от него полоску со своим именем и названием школы, она написала на обратной его стороне следующее послание:

— Заканчивай скорее! — поторопили Антею остальные, и та поспешно приписала:

Упомянутые пол кроны были завернуты в послание, и дети твердо рассчитывали на то, что, когда священник прочтет его, он все поймет, по крайней мере, настолько, насколько может понять человек, который не видал никаких крыльев.