Пятая жизнь

— Это из поэзии трубадуров. Тринадцатый век. Как-то мне попалась книжка; автора не помню — в общем, старинный французский роман. Я решил, типа, сделать иллюстрации. У нас ведь средневековье ассоциируется, в основном, с крестовыми походами, морем крови, нищетой, эпидемиями, публичными казнями, а, оказывается, времена-то были веселые — времена трубадуров, вагантов и этих… миннезингеров. Блин, чуть не сказал, мерчиндайзеров…

— Погоди, а инквизиция? — Юлино представление о средних веках ограничивалось голливудскими фильмами и недочитанным «Молотом ведьм», — типа, ведьм жгли по всей Европе…

— У меня возник тот же вопрос, — перебил Володя, — но, оказывается, это началось позже с того, что трубадуры и еже с ними, больше поклонялись Любви и Прекрасным Дамам, чем богу — не нужен он был им со своей Голгофой и адскими муками. Поэтому их и стали жечь на кострах, а после добрались и до самих «прекрасных дам».

— Серьезно?

— Ну, так пишут. И в результате инквизиции получилось вот что, — он повернулся к Юлиной картине, — слушай, вещь, конечно, сильная, но, может, все-таки подберешь чего-нибудь повеселее?

— Нет, — она взяла в руки картину; ласково провела рукой по шероховатой поверхности, — ты прав, все начиналось с Любви…

— Юль, — автор не выдержал, — что ж ты так прилипла к ней? Ну, хочешь, я тебе ее просто подарю? Только тогда забирай сразу — до завтра передумаю; я ж хотел ее «штук» за пять толкнуть, — словно боясь самого себя, Володя принялся упаковывать картину.

— Спасибо, — Юля счастливо улыбнулась. …Довезу как-нибудь, — решила она, — зато уже сегодня повешу ее, приеду от колдуна и буду любоваться всю ночь…

— …Мы пить еще будем? — Наташин вопрос прозвучал так неожиданно, что все средневековье, стремительно унеслось в форточку.

— Вот, решил подарить твоей подруге, — ловко перерезав шнурок, Володя посмотрел на часы, — пить-то?.. Надо ж с Хуком гулять; заодно в магазин заскочу, пока не закрылся — кисточки гляну, а вы, если хотите, сидите.

По этому «если хотите» Юля догадалась, что праздник закончился, а помогать убираться в квартире, где, по определению, невозможно навести порядок, не очень хотелось.

— Да нет, — она вздохнула, — наверное, я тоже пойду, иначе муж голову оторвет.

На остановке, в окружении людей, Юля окончательно отвлеклась от Мидгейма. …Классно, что напросилась в гости! — подумала она, — а то б сидела дома, мотала сопли на кулак… блин, оказывается, можно ведь никуда не уходить от Пашки — надо просто уделять его проблемам поменьше внимания, завести друзей… да, и еще надо научиться не просить, а требовать денег; если уж он держит меня за домработницу, то пусть зарплату платит! А то хитрый жук — сейчас, как обычно, типа, раскается, начнет приставать с поцелуями… он ведь может не отпустить меня на ночь глядя — запрет дверь, урод, и что я ему скажу? Куда я иду? А вернусь, может, ночью — неизвестно ж, сколько колдовство длится… а я в гостях была, и пусть соображает, у кого!.. Юля сжала сверток, ощутив пальцами тонкую раму. …Так и будем жить: у него свой мир с мукой, сахаром… и Катей, а у меня свой — в дождливом Мидгейме…

Она села в маршрутку, идущую в противоположную от дома сторону, и когда вышла на остановке, указанной одноруким, часы показывали всего-навсего семь. Дневная жизнь угасала медленно, потому что солнце только подкатывалось к горизонту; заниматься колдовством наверняка было рано, но район этот Юля знала плохо и не представляла, где тут достойно убить время.

…Ладно, пока дойду, пока найду… — обозначенный маршрут вел через дворы в сторону водохранилища. Вообще, она не любила ходить среди перегораживавших дорогу веревок с бельем, под оценивающими взглядами нетрезвых мужиков с пивом. Ей казалось, что «аборигенам» ничего не стоит затащить чужачку в одним им известный подвал и там… нет, естественно, такая вероятность была ничтожно мала, но совершенно непроизвольно Юля всегда старалась миновать такие места, как можно, быстрее.