Пятая печать

— Что, не нравится? Считаете, что надо бы мне потолковать с бедняжкой, пожалеть ее, посочувствовать, то, другое? Все и так знают, что мне ее жалко. Кому не жалко женщину, оставшуюся с тремя детьми на руках? Но я все же не такой дурак! И если вам не нравится, сами займитесь… Подите, предложите свои услуги, а мы посмотрим, где вы в конце концов окажетесь.

— Коллега Бела прав! — сказал Кирай. — Здесь не о том речь, мастер Ковач, что человек им не сочувствует, а о том, что он на рожон переть не хочет. Какая кому польза в том, что он тоже в беду попадет? Такова жизнь. А что делать? Стать на голову или козлом скакать? Вот этот несчастный уже и допрыгался!

— Ничего такого у меня и в мыслях не было! — возразил Ковач, — Но… ответьте — разве не свинство, когда человека так вот схватят, уведут и кокнут, потому что он что-то там не то говорил? Ведь, собственно, что он такого сделал? Работал, зарабатывал на хлеб…

— Да язык распустил, было б вам известно, да в герои лез! — вмешался книготорговец. — Вы вот почему в герои не лезете? Или мастер Дюрица? Или коллега Бела? Потому что все мы знаем — смысла нет! Наш брат, мелкая блошка, только так и скачет, как приказано, на этом вся мировая история держится. Если хочешь, чтоб тебе дышать дали, — прикуси язык, и если тебе асфальт велят вылизать, то лижи, и все тут! Чего я стану хорохориться? Если бы еще белены объелся, тогда конечно… а до тех пор — нет, ребятки!

— Мне кажется, — вспомнил трактирщик, — у нее родственники есть в провинции, они, пожалуй, смогут чем-нибудь помочь!

— Это еще хорошо! А то ведь здесь этим несчастным и околеть недолго. Кто им подать осмелится? Людей и за Меньшие провинности забирали, не только что…

— К сожалению, это так, — сказал трактирщик, — И тут не в том дело, что человек не хочет помочь — с удовольствием бы…

— Разумеется, не в том…

— Если уж у нас кому что пришьют — конец… поминай как звали… А у человека первый долг — выжить. И что ему тогда делать? Одного кокнули, значит, и самому туда же? Нет, ничего другого не остается, как прикусить язык и работать. Вкалывай, и все тут! Они одни или с ними еще кто живет?

— Младшая сестра Сабо у них работала, с ними и жила, но куда теперь делась, не знаю. Вот уже два месяца, как не вижу. У Сабо спрашивал — тот не знал, куда она подалась, возможно, с каким мужчиной сбежала…

— И вы ему поверили? Тоже, видать, какими-нибудь глупостями занимается… Я не я буду, если не так!

Хозяин кабачка взглянул на Ковача:

— Так-то, мастер Ковач! Никто для нее своей шкурой рисковать не станет. Каждый за себя отвечает, до чего кому нет дела, до того уж и нет. Таков закон! Живем — и каждый за себя отвечает.

— И все же это ужасно! — сказал Ковач. — Вы не согласны? — взглянул он на Дюрицу.

Дюрица, не говоря ни слова, залпом выпил свое вино. Поднял глаза на потолок, словно ища вчерашнюю муху, и ничего не ответил.

Все осушили свои стаканы. Кирай сказал:

— В таком деле советчиков нет, мастер Ковач.

— Печально, что такое может случаться меж людей.

— Недели две назад или около того был он у меня, — заговорил коллега Бела. — Взял домой пол-литра вина. Говорю ему: что, мол, затуманились очи ясные? Потому как я перед ним вино ставлю, а он стоит, как стоял, меня вроде и не замечает. «Ну, что стряслось?» — спрашиваю. Он поднял на меня глаза, улыбается, а сам говорит: «Жизнь коротка, господин Бела!» «Оно и верно, коротка!» — отвечаю. Заплатил он за вино… и все… ушел.

— Небось знал уже, что на нем шапка горит, — сказал Кирай.

— Для этого случая неудачное выражение, — заметил столяр. — Он ведь не крал, не обманывал, никаких преступлений не совершал, чтоб говорить, будто на нем шапка горит…

— Вот так так! — воскликнул Кирай. — Усвойте, господин Ковач, что воровство — это то, что считает таковым власть! И не пытайтесь объяснять иначе! Преступление — это все то, что государство или закон называют преступлением… Тут и раздумывать нечего! Вы можете сделать все, что угодно, любую подлость, но если закон утверждает, что вины в этом нет, то вам ничего и не будет, а раз вас за это не наказали, то и люди будут говорить, что вы человек порядочный, чистый перед законом, стало быть, человек честный! Вот и попробуйте тут решить, что вина, а что не вина! Вина — это то, что высокопоставленные лица виной объявили, — и точка!

— Все же… это не совсем так, — запротестовал Ковач. — Сколько уже раз бывало — закон кого-то осуждает, а люди говорят, что это человек порядочный! И наоборот: сколько закон человека ни оправдывал, люди все равно считают его отъявленным мерзавцем, разговаривать с ним не хотят…

— Ну, знаете! Есть разница, благодарю покорно за такое дело, когда люди считают меня порядочным, а закон сажает в тюрьму! Что для вас лучше? Чтобы люди считали вас порядочным, а вы прохлаждались бы за решеткой, или люди болтали бы про вас, что хотят, за то вы разгуливали бы на свободе?

Ковач задумался:

— Да… Трудное дело… — произнес он наконец.

— Вот видите!

Дюрица вынул изо рта мундштук и обратился к Ковачу:

— Как здоровье вашей супруги, господин Ковач?