Пятая печать

— Да! Что-то вроде и я хотел высказать… — сказал Ковач, которому одобрение друзей придавало все больше смелости. — Мы не суем нос в такие дела, которые нас не касаются, живем своей жизнью — то лучше, то хуже… только и всего. Время идет, и когда нас не станет, никто уже и не узнает, кто мы, собственно, были, в книгах о нас не напишут, — были и дело с концом. Великих свершений, как принято говорить, за нами не числится, не были мы ни героями, ни подлецами, просто старались прожить так, чтобы ладить с людьми и по возможности не причинять им неприятностей. Только и всего. Вы меня поняли, мастер Дюрица?

— Да почему бы ему не понять? — сказал книготорговец, берясь за бутылку. — Конечно, понимает! Чего тут не понять?

— Верно! — согласился трактирщик, протягивая стакан. — Мы — еле заметные соринки на карте мира, и это очень хорошо. Крохотные-прекрохотные сориночки… и не такое уж это последнее дело — быть такими вот соринками. Ведь правда, господин книготорговец?

— Именно так, как вы изволили проблеять! Будьте другом, пододвиньте ваш стакан поближе…

— Разве не так? — спросил Ковач Дюрицу.

— Еще бы! — ответил Дюрица. — Все так! Кирай налил и ему вина со словами:

— Ну, вот и умница! А к чему тогда было шум подымать? Кто как думает да кто как не думает? Поняли теперь, что все время чепуху болтали?

Ковач обратился к нему:

— И вы тоже к такой мысли пришли, господин Кирай?

— Я-то? Полно шутить, господин Ковач, друг дорогой! Вы, верно, думаете, у меня более приятного занятия не было, чем на эти темы размышлять, голову себе ломать? За кого вы меня принимаете?

— Я серьезно спрашиваю, господин Кирай!

— Ну и что? А я разве не серьезно отвечаю? Что я? Член армии спасения, богослов или кто? Будто у меня по ночам более приятного дела нет?

— Особенно когда рядом грудинка! — подхватил трактирщик.

— Скажете тоже! — возмутился книготорговец. — В кои веки удается человеку приличной жратвы достать, в самый раз дома покухарничать, а ему — изволь медитацией заниматься! Вы что, и меня в праздные умы зачислили?

— Сколько было грудинки-то? — спросил трактирщик.

— Как это сколько? Я ведь говорил — Цуцора-Фогараши отдать пришлось…

— Да я не в том смысле! Сколько в ней было весу, в грудинке?..

— А-а! Полтора кило…

— Это уже можно есть! И что вы из нее сделали?.. В самом деле салями начинили?

— Послушайте, коллега Бела! Если вам так уж хочется съязвить, изберите кого-нибудь другого, а со мной эти штучки бросьте! Я вот начинил грудинку салями, и порядок! Но главное — я пришел домой и принялся жарить-парить, не отвлекаясь на то, чтоб медитировать над чепухой да на свой пуп смотреть — когда-де зацветет! Зато по всей кухне божественный аромат, жарятся мясо, скворчит жир — что может быть прекрасней?

— Ничего! — согласился трактирщик. — Вокруг этого и вращается мир!

Ковач посмотрел на хозяина кабачка!

— А вам про это не думалось?

— Как же! До самого утра глаз не сомкнул. Но слышали, как я ворочался с боку на бок? До самого открытия все голову ломал. Разве не видно?

— Я серьезно спрашиваю! — обиделся Ковач и, посмотрев на Дюрицу, снова перевел взгляд на трактирщика.

Коллега Бела взглянул на столяра и, тряхнув головой, засмеялся:

— Вас и впрямь ангелы унесут! Вы, значит, и в самом деле считаете, что я хоть на минуту, а должен был над этим задуматься?

— Я думал, что…

— Я думал, я думал!.. А почему бы вам в медиумы не пойти? Этот часовщик вертит тут вами как хочет. А вы и рады? Лучше бы спросили у него, коли такой любопытный, а чем он по ночам занимается и кого бы он сам выбрал из тех двоих?

Книготорговец вскинул голову и посмотрел на Дюрицу:

— Верно! Очень правильно… Просим, мастер Дюрица, теперь ваше слово!

— Если начистоту, — неуверенно заговорил Ковач, поглядывая на Дюрицу, — это и мне в некотором роде любопытно, мастер Дюрица! Не то чтобы я очень уж настаивал, но все же… словом, я бы тоже хотел знать, кого вы выбрали.

Кирай не сводил с часовщика глаз. Трактирщик, глядя на Дюрицу, ухмылялся во весь рот.

Дюрица пожал плечами:

— Но знаю, мастер Ковач! Понятия не имею.

— То есть как это понятия не имеете? — вскричал книготорговец. — Будьте добры вести себя честно! Это как раз тот случай, когда, по мнению англичан, неприлично держать пари насчет того, в чем сам уже уверен. Только здесь наоборот — речь о том, чтобы вы других… — Он замолчал, потом кивнул в сторону Ковача: — …к примеру, мастера Ковача такими штучками не будоражили, не заставляли отвечать на вопросы, на которые сами ответить не можете. Или играть честно, или совсем не играть!

Дюрица откинулся на спинку стула:

— Вы явно нервничаете, мой эйропейский друг! Разве вам не все равно, что я отвечу? Вас ведь эта проблема не интересует, вот и не вмешивайтесь.

— Мне это действительно не интересно! — дернул плечами Кирай. — Вот ни на столечко! — показал он ногтем.

— Тогда чего вы так нервничаете? Предоставьте этот разговор нам с Ковачем.

— Меня это дело тоже не трогает и мыслей моих не занимает, — признался трактирщик, — но приличия есть приличия. Только об этом и речь! Будьте добры отвечать, коли уж мастера Ковача растравили!