[email protected] (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

Слабых духом учителей нельзя было подпускать к театральным бурсакам на пушечный выстрел: так на уроках музыкальной грамоты, вместо того, чтобы учиться отличать целую ноту от половинки или четверти, хитрые бездельники наловчились задавать один и тот же вопрос романтической полусумасшедшей старой деве.

— Скажите, а чем занимается ваш муж?

— Мой муж — рояль! — гордо отвечала еще не старая худенькая женщина и, откинув седеющие пряди волос, начинала играть Бетховена, чего собственно и добивались вопрошающие.

Происходившее было похоже на запрещенный театр абсурда, и пьесы Ежена Ионеско уже не казались Филиппу такими далекими от социалистического реализма.

По-настоящему вкалывать приходилось на уроках танца, вокала, сценического движения и сценической речи. Классический станок и шпага отлично помогали сохранению стройных фигур и гордой осанки будущих звезд, а неустанные труды преподавателей вокала и речи помогали выудить и поставить в нужное место даже самые тухлые голоса из самых потаенных углов «тазового резонатора».

Уроки актерского мастерства стояли в отдельной графе. Все остальное существовало как гарнир к котлете. Здесь учили главному — секретам сцены. Секретов было много.

Сложность их постижения заключалась в том, что о многих настоящих двигателях человеческих страстей говорить было не принято или считалось неприличным. Нужно было неуклонно придерживаться лицемерных правил социалистического реализма. Секса в СССР, на то время, еще не было, были только правильные поцелуи на заводской проходной и крепкая комсомольская дружба. У шефа, Ник Ника, запретили в театре показ пьесы, герой которой, встретив девушку на остановке троллейбуса, пригласил ее к себе домой, попить чайку, естественно. Дело было ночью, в ненастье, девушка была одна, в чужом городе, и это было для нее просто спасением, и мужчина ей понравился, но трахнуться в первый же вечер было идеологическим преступлением, а другого выхода у героев пьесы не было. Спектакль принимали четыре раза, пристегивали к финалу всякую белиберду, но все равно было ясно, что намека на близость не избежать. Студенты, правдами и неправдами пробиравшиеся на закрытые показы, стали свидетелями завершающей фазы борьбы постановщика спектакля с клерками из Министерства культуры.

— Неужели вы не можете отыскать мотивы, связанные просто с гуманным отношением советских людей друг к другу? — многозначительно вопрошал начальник отдела театров вконец издерганного режиссера. — Почему должна обязательно возникать любовь? Найдите другой выход!

— Хорошо! — поднялся режиссер из своего кресла. — Есть выход!

— Вот видите, — обрадованно потер руки клерк, — мы всегда верили в ваш талант. Так как мы выходим из этой ситуации?

— Когда они приходят к нему в дом, — громко произнес режиссер, — он сразу успокаивает ее и говорит, что ему отстрелили яйца на войне!

Режиссера вышибли из театра, но в этот момент в город приехал московский Театр на Таганке, и за эти гастроли из министерства повышибали всех, кто их позволил.

Спектакли этого тетра были откровением, глотком фантазии и свободы на сером фоне унифицированных "правдой жизни" спектаклей, созданных Константином Сергеевичем и его продолжателями. В каждом спектакле таилась загадка, огромный простор для ассоциаций и домыслов, шекспировские страсти здесь были правдивее всякой бытовщины, и главное: здесь был Владимир Высоцкий.

Ну, а в институте продолжалась игра в лицемерный соцреализм.

Разбирая мотивы поступков Ромео, нужно было объяснять, что парень полез на балкон второго этажа только для того, чтобы прикоснуться кончиками пальцев к волосам любимой и умереть от счастья. Героиню пьесы Островского возлюбленный убивал из пистолета исключительно потому, что она изменила ему с богатым капиталистом, а настоящая ярость и ненависть могла возникнуть у советских людей только при виде немецко- фашистских захватчиков.

Ник Ник старался внедрить в сознание своих выкормышей четкое понимание тройной психологии, по которой жила вся страна: говорилось одно, подразумевалось другое, а в кармане сворачивалась настоящая фига.

Значение фиги расшифровывалось на прокуренных кухнях страны.

Дом Натали и Александра, словно магнитом, притягивал к себе людей, для которых каждое дуновения свободного ветерка было живительной силой. Художники тащили сюда полотна, поэты читали свои стихи, музыканты играли, а многие просто дымили сигаретами и вели бесконечные философские споры.

Каким образом в круг посвященных попадали исключительно интересные люди, Филипп понять не мог, на что Натали с умным видом подсунула ему книжку Воннегута и сказала:

— Фил! Просто мы все члены одного караса...