Певцы и вожди

А теперь вопрос – о музыке твоих песен. Лет 30 с лишним назад я узнал, что в Ленинградской консерватории пишется дипломная работа на тему «Творчество Юлия Кима». Мне сказала об этом талантливая женщина, музыковед Екатерина Ручьевская, – ее студентка-дипломница выбрала такую тему. Чтобы убедить руководительницу, что это стоящая тема для академического музыкального учреждения, дипломница сказала, что Юлий Ким – Дунаевский среди бардов. Отзывались ли композиторы, с которыми ты сотрудничал, о музыке твоих песен? И почему тебе приходится обращаться к помощи композиторов-профессионалов?

Сергей Чесноков

– Серьезно мою музыку друзья-композиторы не анализировали, они (я имею в виду Гену Гладкова и Володю Дашкевича) относятся к ней благосклонно и говорят, что она хорошая. Но анализа, сравнений я от них не слышал ни разу. О музыке моей был высокого мнения профессор консерватории и мой соратник по нескольким работам Алексей Николаев, с которым мы делали музыку к шекспировской пьесе «Как вам это понравится» в Театре на Малой Бронной, которую ставил в 60-е годы Петр Фоменко. Потом он принимал участие в музыке к «Недорослю», и еще у нас несколько совместных работ было. Николаев очень высоко оценивал некоторые мои вещи. И однажды польстил, что под моей арией Розалинды и монологом Жака-Меланхолика расписался бы Прокофьев. Еще был случай с Таривердиевым, который оказался на моем концерте и услышал моего «Петрушку». Пришел в восторг, сказав, что другие мои песни хороши по музыке, но он тоже бы так смог, а вот «Петрушка» – безусловно, особенное достижение.

– Это всё чистая интуиция или ты обучался когда-то музыке?

– Я никогда не обучался. До сих пор нот не знаю. Это всё на основе того, чего я наслушался в детстве, юности и продолжаю слушать сейчас.

– Однажды увидел твой портрет в полуторагодовалом возрасте в журнале «Вестник». Там напечатана статья об истории твоей семьи. О том, как отца-журналиста посадили и расстреляли и как мать, Нина Всесвятская, была послана в лагерь «членов семей изменников Родины», а тебя взяли бабушка и дедушка в Наро-Фоминск. И ты на фотографии со старшей сестрой, ей три с половиной, тебе полтора. Когда ты начал понимать ситуацию своей семьи?

– На эту тему у меня есть подробный очерк «О Сталине мудром», где я попытался проследить свое прозрение. Прозрение насчет Сталина насту-пило очень поздно, вместе с большинством моего поколения, после XX съезда, в 56-м году. Правда, я отдаю себе должное, что у меня оно сразу охватило все смежные проблемы. То есть сразу появились вопросы над понятиями «социалистический строй», «диктатура пролетариата» и т. д. и т. п. Над Лениным вопросительный знак повис попозже, году в 68–70-м.

А тогда идея возврата к ленинским нормам была и для меня еще живой. У меня есть такое произведение 66-го года, где действуют Сталин и Ленин и выводы автора – в пользу Ленина. Но что у нас в семье не все благополучно, я понял довольно рано. Мама, которая совершенно не собиралась посвящать детей во все эти перипетии, всячески эту тему обходила и, думаю, сама была в большом недоумении по поводу причин, которые она объясняла ходульными стереотипами по поводу трудностей построения социализма в одной стране, неизбежности ошибок: «лес рубят – щепки летят» и т. д. и т. п. Этим она объясняла и свою биографию тоже. Совсем недавно я убедился, что она ни секунды не сомневалась в отце, который был обвинен в шпионаже в пользу Японии. Когда я недавно дорвался до личного дела папы, я там увидел мамино заявление от 56-го года. Она просила о реабилитации и подчеркивала, что никогда не верила в виновность папы.

– До какого года она дожила?

– Мама дожила до 1974 года. К сожалению, она ушла рано, в возрасте 66 лет, я сейчас уже старше ее, старшая сестра жива, она недавно справила 70-летие, мы с ней замечательно дружим.

– В каком возрасте у тебя проявилась музыкальность?