Петрашевцы

Вслед за этим, как уже видно было по изложению Спешнева, Петрашевский предложил ему, Спешневу, прочесть ряд докладов о религии. Это должен был быть весьма острый цикл, так как Спешнев отличался своими крайне атеистическими взглядами[144]. В изложении Ханыкова цикл докладов с последующим обсуждением предполагался весьма обширным: «… Спешнев объявил, что будет говорить о религиозном вопросе с точки зрения коммунистов, что возбудило во мне, в господах Дебу и Петрашевском большое любопытство, ибо, держась противного учения, мы готовили опровержения. Но по неизвестной мне причине, после довольно неопределенного введения в этот вопрос, сделанного им на двух вечерах, он более не говорил о нем»[145]. Если только Ханыков не лукавил в своих ответах следователям (а такое вполне возможно), то возражения самого Ханыкова и К. Дебу следует понимать не как ортодоксальные, от имени официальных догм, а в духе христианского социализма (отношение Ханыкова к религии, к христианству было довольно запутанным, об этом говорил в своих показаниях А. Д. Толстов)[146]. Петрашевский же, сам убежденный атеист («Религии по собственному сознанию я не имею никакой», — говорил он Антонелли), если и протестовал, то скорее из осторожности, а не по идейным соображениям: он вообще считал откровенный радикализм Спешнева опасным для существования кружка.

На одну из последних «пятниц» в июле 1848 г. Д. А. Кропотов привел своего знакомого Н. В. Толстого, несколько лет служившего правителем канцелярии рижского губернатора и настроенного по-славянофильски враждебно к немецкому засилью в Остзейских губерниях. Сразу же у него завязался спор с Толлем, утверждавшим «что лучшая в наше время религия есть лютеранская» и что правительство варварски поступает с прибалтийскими немцами и насильственными мерами насаждает православие: «Правительство наше не только производило формально пропаганду в Лифляндии, но даже прибегало к отравлению тех помещиков, которые слишком горячо противились распространению православия, чему он, Толль, сам был свидетелем, ибо из 4-х спутников, ехавших с ним из Риги, 3 умерло [от] отравления»[147]. — «Все ложь, ложь и ложь, отвечал Толстой. — Да странно для меня, когда я вам говорю, что… — Так вы лжете, — перервал Толстой. — Так после этого и вы лгали во всем, что наговорили: всякой может думать по-своему, может быть, ваша голова иначе устроена, как моя, — сказал Толль. Ах, оставьте мою голову в покое, — произнес Толстой»[148].

По выходе на улицу, спор продолжался до Конногвардейского бульвара, где Толстой вызвал Толля на дуэль. Толль попросил Петрашевского быть секундантом, тот согласился и предложил «ехать стреляться на взморье и в случае кто будет ранен, то тому камень на шею да и в воду». Кропотов несколько раз бывал у Толстого, пытаясь уладить ссору, Толстой отказывался, но когда в решающее назначенное утро Петрашевский явился к нему на квартиру, чтобы договориться об условиях дуэли, его не оказалось дома. Больше Петрашевский и Кропотов не беспокоили Толстого, дуэль не состоялась. Впоследствии Толстой, встречая Толля, «всегда старался отвертываться и показывал вид, как будто его не замечает»[149].

Конечно, вряд ли в действительности русское правительство занималось отравлением неугодных остзейских помещиков, но показательно, что не только Толль, но и другие петрашевцы верили в такие слухи: настолько была у них сильна ненависть к самодержавию и слаба вера в нравственные устои правителей! Я. В. Ханыков в цитированном выше письме заключает рассказ о вечере: «Но замечательнее всего при этом, что почти все слушатели и свидетели спора, по происхождению большею частью русские, однако же верили Толлю и симпатизировали с ним».

Глава 5 ПОСЛЕДНИЙ ГОД КРУЖКА: 1848/49-Й

В последнем сезоне существования кружка (1848/49 г.) в нем стало участвовать еще несколько видных и активных деятелей: уже известные нам офицеры Н. А. Момбелли (1823–1902) и Ф. Н. Львов (1823–1885), лишенные своего собственного кружка, запрещенного военным начальством; чиновник К. И. Тимковский {1814–1881), самый фанатичный после Петрашевского фурьерист; преподаватель политической экономии и статистики И. Л. Ястржембский (1814–1886); офицер конной гвардии Н. П. Григорьев (1822–1886), автор яркого рассказа «Солдатская беседа», читавшегося у Спешнева; студент П. Н. Филиппов (1825–1855), автор документа «Десять заповедей», потрясающего но антикрепостническому накалу (переделка библейских заповедей в революционном духе); Д. Д. Ахшарумов (1823–1910), востоковед, чиновник Министерства иностранных дел, в будущем — самый обстоятельный мемуарист, оставивший подробные воспоминания о деле петрашевцев; сибирский золотопромышленник Р. А. Чер-носвитов (1810–1868).