Петр III

В окружении певиц и мещанок стоило опасаться за драгоценности. Облачившись в соответствии с придворным этикетом, великая княгиня оказала бы им честь. Смысл поступков невестки поняла Елизавета, «которая не любила и не одобряла этих ораниенбаумских праздников, где ужины превращались в настоящие вакханалии». Екатерине передали слова государыни: «Эти праздники доставляют великой княгине так же мало удовольствия, как и мне».

Разгульная жизнь Петра ни для кого не была секретом. Гневное описание нравов наследника, сделанное М. М. Щербатовым, во многих деталях совпадает с рассказом Екатерины: «Он не токмо имел разум весьма слабый, но яко и помешанный, погруженный во все пороки: в сластолюбие, роскошь, пьянство и любострастие... Все офицеры его голстинские, которых он малой корпус имел, и офицеры гвардии часто имели честь быть при его столе, куда всегда и дамы приглашались. Какие сии были столы? Тут вздорные разговоры, смешанные с неумеренным питьём, тут после стола поставленный пунш и положенные трубки, продолжение пьянства и дым от курения табаку, представлял более какой трактир, нежели дом государский... вскоре все хорошие женщины под вожделение его были подвергнуты»³⁷.

Для Щербатова было важно показать «повреждение нравов», произошедшее от поведения Петра Фёдоровича. Между тем психологическая подоплёка поступков наследника ясна: о нём в течение очень долгого времени — не год, не два, а около десятка лет — говорили не как о мужчине. Теперь он спешил доказать обратное. Подобный эмоциональный всплеск — венец очень долго складывавшегося комплекса, которого при спокойном и доброжелательном отношении Елизаветы к великокняжеской чете можно было избежать. И здесь Пётр с Екатериной оказались товарищами по несчастью, приобрели одну и ту же болезненную склонность — постоянно менять партнёров, чтобы увериться в собственной ценности.

Девица Воронцова

Екатерина обмолвилась: если муж хотел, чтобы она присутствовала на его праздниках, он допускал только придворных дам — но умолчала, что в остальное время место хозяйки за столом занимала одна из метресс царевича. С середины 1750-х годов эту роль всё чаще играла фрейлина Воронцова.

Великий князь стал открыто волочиться за этой дамой как раз в дни родов Екатерины. Что само по себе показательно: муж демонстрировал презрение жене, нанёсшей ему тяжкую обиду. Пока молодая женщина оставалась больна, царевич пребывал в вынужденном одиночестве, и только оно на четвёртый день после появления Павла заставило «счастливого отца» заглянуть к супруге: «Великий князь, скучая по вечерам без моих фрейлин... пришёл мне предложить провести вечер у меня. Тогда он ухаживал как раз за самой некрасивой: это была графиня Елизавета Воронцова»³⁸.

Мемуаристка и прежде писала о непривлекательности соперницы. С первой минуты появления при дворе сестёр Воронцовых она невзлюбила эту полную, не то чумазую, не то смуглую дурнушку. В сентябре 1749 года «старшая — Мария Романовна, лет тринадцати-четырнадцати, была назначена фрейлиной императрицы, а младшая — Елисавета Романовна, которой могло быть лет одиннадцать-двенадцать, была приставлена ко мне... Старшая обещала быть хорошенькой, но вторая не имела и следов красоты; напротив, она и тогда уже была очень некрасива; оспа... обезобразила её ещё больше... Обе сестры имели оливковый цвет лица, который их не красил»³⁹. В другой редакции о Воронцовой сказано ещё резче: «Это была очень некрасивая девочка... неопрятная до крайности». От оспы «черты её совершенно обезобразились, и всё лицо покрылось... рубцами»⁴⁰.

И опять Екатерина очень пристрастна. Если оставить её отзыв одиноким, то легко прийти к выводу, будто описание Воронцовой — просто дамская месть сопернице⁴¹. Но другие свидетели были мужчинами и личных причин искажать облик метрессы не имели. По словам князя Щербатова, «имел государь любовницу, дурную и глупую, графиню Елизавету Романовну Воронцову»⁴². Рюльер, назвав великого князя «жалким», продолжал: «Между придворными девицами скоро нашёл он себе фаворитку — Елисавету Романовну Воронцову, во всём себе достойную»⁴³. Фавье писал: «У Воронцовой две сестры красавицы, но он (Пётр. — О. Е.) предпочёл её, безобразие которой невыразимо»⁴⁴. Другой французский дипломат, Луи Бретейль, доносил в Париж: «Император удвоил внимание к графине Воронцовой. Надобно признаться, что у него странный вкус: она неумная, что же касается наружности, то трудно себе представить женщину безобразнее неё: она похожа на трактирную служанку»⁴⁵. Датский посланник А. Ф. Ассебург подтверждал слова французского коллеги: «Его любимица, девица Воронцова, была некрасива, глупа, скучна и неприятна», в её обществе наследник «предавался самой грубой невоздержанности»⁴⁶. Даже доброжелательный к воспитаннику Штелин не удержался и назвал Воронцову «толстой»⁴⁷ — самое безобидное, что можно было сказать.