Петр III

Такая логика поразила читательницу «Духа законов» Монтескье. «Я ужаснулась тому, что он сказал, и возразила: “Но если так приниматься за дело, то не будет больше невинных на свете. Достаточно одного завистника, который распустит в обществе неясный слух... по которому арестуют, кого ему вздумается, говоря: обвинители и преступления найдутся после... Это варварство, мой дорогой... Кто даёт вам такие плохие советы?”»

Пётр велел позвать Брокдорфа, чтобы пояснить великой княгине дело. Из рассуждений лукавого камергера Екатерина поняла, что Элендсгейма, стоявшего «во главе департамента юстиции», лица, проигравшие судебные процессы, обвиняли в получении взяток. Разобраться на расстоянии не представлялось возможным. Царевна заявила, что её мужа склоняют к совершению «вопиющей несправедливости», предлагая схватить человека, «против которого не существует ни формальной жалобы, ни формального обвинения». Однако «великий князь, я думаю, слушал меня, мечтая о другом». О чём же?

Когда супруга вышла, Брокдорф «с очерствевшим сердцем» сказал своему господину именно то, что тот желал слышать. Все слова царевны внушены не «любовью к справедливости», а «желанием властвовать», она «не одобряет никаких мер, относительно которых не давала совета», «женщины всегда хотят во всё вмешиваться», но только портят то, «чего касаются», «действия решительные им не под силу». В результате царевич отправил приказ арестовать Элендсгейма.

Это беззаконие выглядит под пером биографа Петра III очень благовидно: великий князь проявлял к своему герцогству постоянный интерес, «может быть, хаотичный, порывистый и даже мелочный, но не лишённый определённой тенденции» — «упорядочить судопроизводство, военное дело... навести дисциплину» в работе Тайного совета. Но жертвами «порывистости» герцога становились живые люди. Приводимые автором слова немецкого историка Р. Приеса, напротив, подтверждают рассказ Екатерины: «Уже вскоре после вступления Петра на герцогский трон в Совете началась ожесточённая борьба, и вплоть до его свержения в 1762 г. кто-нибудь из членов Совета... находился в предварительном заключении»²³.

Эта черта роднила Петра Фёдоровича с Павлом I, в царствование которого высшие сановники, проведя на посту несколько дней, неделю или месяц, отправлялись в крепость. Сын Петра III тоже проявлял «хаотичный, порывистый и даже мелочный» интерес к дисциплине, судопроизводству, военному делу. Удивительно ли, что результат вышел тот же?

«Мадам ресурс»

«Мне было ясно, как день, — писала Екатерина, — что господа Шуваловы пользовались Брокдорфом... чтобы сколько возможно отдалить от меня великого князя»²⁴. Тем не менее Пётр продолжал питать к жене доверие: «Великий князь издавна звал меня madame le Ressource, и как бы он ни был сердит, и как бы ни дулся, но если он находился в беде... бежал ко мне со всех ног, чтобы вырвать у меня моё мнение; как только он его получал, он удирал опять со всех ног»²⁵.

Вскоре великой княгине удалось взять реванш за дело Элендсгейма. Оказалось, что арестом самого влиятельного в Киле сановника Брокдорф просто хотел показать свою силу. А наследник — продемонстрировать, кто хозяин в доме. До повседневной, рутинной работы по управлению герцогством ни у того ни у другого руки не доходили. Зато Екатерину она очень интересовала:

«В одно прекрасное утро великий князь вошёл подпрыгивая в мою комнату, а его секретарь Цейц бежал за ним с бумагой в руке. Великий князь сказал мне: “Посмотрите на этого черта: я слишком много выпил вчера, и сегодня ещё голова идёт у меня кругом, а он вот принёс мне целый лист бумаги, и это ещё только список дел, которые он хочет, чтобы я кончил, он преследует меня даже в вашей комнате”. Цейц мне сказал: “Всё, что я держу тут, зависит только от простого ‘да’ или ‘нет’, и дела-то всего на четверть часа”... Цейц принялся читать, и по мере того, как он читал, я говорила “да” или “нет”, это очень понравилось великому князю, а Цейц ему сказал: “Вот, Ваше высочество, если бы вы согласились два раза в неделю так делать, то ваши дела не останавливались бы, это всё пустяки, но надо дать им ход, и великая княгиня покончила с этим шестью ‘да’ и приблизительно столькими же ‘нет’”. С этого дня Его императорское высочество придумал посылать ко мне Цейца... Я сказала ему, чтобы он дал мне подписанный приказ о том, что я могу решать и чего не могу... Только Пехлин, Цейц, великий князь и я знали об этом распоряжении, от которого Пехлин и Цейц были в восторге: когда надо было подписывать, великий князь подписывал то, что я постановила».