Первая любовь

Но пришел черед думать и о себе самом. Да! Это сочетание гордыни и трусости передалось ему от матери. Он и тусовался без дела не от лени, а из мелкого страшка вновь быть отвергнутым в своих притязаниях на более достойное место в жизни. Не поступил в институт – все, туда дорога закрыта. Отдался течению жизни, а попал в неподвижную зыбь. И был доволен. Больших целей перед собой не ставил, не умел. Бывало, спрашивал у себя: что делать-то? Не знаю. Что хотеть? Не знаю. Жить хотелось в покое и красоте и чтоб никто в душу не лез. Но что для этого надо сделать? Не знаю. Ему не хватало мужского совета или просто подзатыльника. Он не знал, что такое долг или тяжкая необходимость, руководствуясь до сих пор лишь понятиями «хочу – не хочу», как грудной младенец, с которого вовсе нет спроса. И матери какую-то художественную самодеятельность изображал, устраивая спектакль под названием «Достойная награда за материнский труд». Девушку любимую из-за этой дешевой игры не постыдился унизить.

Он вдруг представил себя ее глазами и взвыл от ужаса. Как он кичился своей честностью с ней. Своими крестьянскими корнями. Непониманием грязи городской жизни. Ромашковой своей душой. Только на это его и хватило. Выдумывал свою значимость, временное невезение, скрывая апатию и страх перед теми, от кого хоть что-то могло в его жизни зависеть. Убеждал сам себя, что вот-вот все изменится, он все перевернет в своей судьбе. Но лишь протухал день ото дня, пока вонь наружу не прорвалась.

И, как последний удар, трезвое осознание обрушило на него все детали прощальной встречи с Тошей: его пьяную деревенскую брань, обвинения ее в измене, пока он тут корячился. И все ручонками тыкал в новые обои, слезы и сопли по щекам растирал. Да и не гнала она его. Он же сам ушел. Дверью хлопнул. Потом стал ногами стучать, чтоб открыла. Она открыла. И он ключи швырнул ей в лицо и снова хлопнул. Ушел окончательно. Расквитался. Свободный навек.

Надо вернуться и все ей объяснить. Прощения попросить. А не простит – хоть вещи свои забрать. Паспорт у нее остался. Он теперь как бомж без паспорта. Даже домой не уедешь – билет не продадут.

Никуда «домой» он, конечно, не собирался. Надо было вымаливать прощение. Потом становиться самому на ноги. Стыд перед ней изживется со временем. Повторяться вчерашнее шоу не будет – раньше не пил и впредь ни к чему. Главное, чтоб сейчас поверила.

За окном темнело. Сколько времени прошло? Сутки? Двое? Надо бы телефон отыскать, позвонить. Она наверняка волнуется, найти его не может. Хорошо бы самому понять, куда попал. Тут – полный провал памяти, невосстановимый. Судя по решеткам за стеклами, делившим вечернее беззвездное небо на квадратики, этаж невысокий, хозяева защищаются от ворья. Чего ж тогда его приютили, незнакомого? Он точно никогда не бывал в этом доме, стопудово. Такую квартиру не забудешь: белизна, тусклый металл – уйма денег всажена. Он подошел к широкому подоконнику и обомлел: какое там – первый этаж! Как минимум, двадцатый. Асфальт блестел под дождиком, столичные рекламы переливались, машины выстраивались в светящуюся цепочку. Полная иллюзия праздничного довольства. Он отогнал нелепую мысль о вытрезвителе и тюрьме, как абсолютно несоответствующую интерьеру помещения. Тишина и ощутимая мертвенность жилища пугали – не хотелось почему-то находиться здесь в полном одиночестве. Для начала побрел освоенным уже путем – в сортир. Удивился его величине и заморской красе. Прополоскал рот мятным раствором.

Побрызгался туалетной водой. Отвернулся от своего жалкого отражения в сияющем во всю стену зеркале, отправился дальше на поиски живых. Не обнаружив никого на кухне, хотя свет там вовсю горел, постучался в закрытую дверь комнаты и распахнул ее.

– Есть тут кто живой? – бодро спросил у тишины.

И тут же зажегся мягкий свет.

В углу огромного дивана крючилось маленькое короткостриженое существо с круглыми безжизненными глазами экзотического зверька – лемура, что ли.

Паренек-девчоночка никакой инициативы не проявлял. Молча таращился.

– Ты кто? – шарахнулся Итон.

– Тебя Стас привел, – не в кассу выдало ничего не прояснившую информацию существо.

Голос, похоже, женский. Никакого Стаса он не знал. Зато умел играть по чужим правилам. А здесь, как видно, правилом было полное отсутствие здравого смысла. Поэтому выдал первое, что пришло в голову:

– Как отсюда в супермаркет пройти?

Обидевшись на перехлест абсурда, существо вдруг вполне здравомысляще объявило:

– Я – Ника.

– Тогда должна быть без головы, – возразил Итон, вспомнивший про статую богини-победительницы.

– Я – без, – поддержала ход беседы Ника и после продолжительной паузы сообщила: – Супермаркет по коридору налево.

С юмором, значит, Ника. Кухня у нее супермаркет. Все, выходит, слышит и понимает. Тормозит только маленько.

– А телефон где? – продолжил краеведческую разведку Итон.

– Скоро Он придет, – бесцветно сказала безголовая, глядя сквозь собеседника пустыми глазами.

На фоне монотонных ее интонаций местоимение Он наделено было неким особым значением.