Первая Конная

— В таком случае, Дуся, ты еще никого по-настоящему не любила, — сказала Варя. — Любить можно только одного человека…

— Раз жить, раз помирать, — отчаянно крикнула Дуська. — Как откажешь, ведь его убить могут завтра… Да они все хорошие!

— Врешь, — вмешалась Полинка.

— Ей-богу!

— А как же Сурков?

— Тю! Что Сурков? — отмахнулась Дуська. — Скушно с ним, разве что только замуж идти.

Из ворот навстречу им вышел боец. Ноги его были перевязаны, он был в галошах, и грязные бинты волочились за ним по дороге.

— Пашка! — изумилась Дуська. — Тихомолов, ты куда?

— В эскадрон, — буркнул казак

— Так у тебя ж ноги…

— Положил я на эти ноги, — ответил Ти-хомолов. — Я шашку руками держу…

— Ну и дурак! — сказала Дуська вслед уходящему казаку.

Они вошли во двор, где расположился лазарет. Бойцы ждали перевязки. Около них хлопотала молодая строгая женщина, развешивая на веревки простиранные бинты.

— Надежда Ивановна, вы, что ль, Пашку отпустили?

— Нет, — ответила устало женщина. — Сам ушел.

Прямо с крыльца Афонька сел на лошадь, взгромоздил перед собой узел и выехал за ворота.

— Наше вам с кисточкой, — сказал он, проезжая мимо идущего Пашки, и перешел на рысь. Но Пашка разглядел узел в его руках.

— Измена, — пробормотал он, торопливо вскинул карабин, выстрелил и второпях промахнулся.

Афонька повернул коня, лицо его было красно и сердито.

— Слышь, земляк, — тихо сказал он. — Как бы я не стукнул тебя, земляк, к такой-то матери…

Но было уже поздно.

Бойцы, чинившие изгородь в соседнем дворе, уже бежали к ним.

— Тебе больше других нужно? — спросил Афонька.

— А ну, слазь…

Из избы донесся сдавленный крик.

— В дом, быстро! — приказал Пашка, и двое бойцов кинулись к двери.

— Афоня, — сказал тогда Тихомолов. — Афоня, республика наша Советская живая еще, рано дележку ей делать, скидай барахло, Афоня.

— Я же говорю, — закричал окруженный бойцами Афонька. — Нету тута ничего… — И бросил узел. — Не барахольщик я.

— А-а, знаем мы вас, были вы у нас — самовара не стало, — насмешливо сказал боец и развернул узел.

Добра в нем было достаточно.

Тут распахнулись двери, и трое, сцепившись в плотный клубок, скатились во двор, подминая траву.

Пашка кинулся к ним и пристукнул третьего рукоятью нагана. Тот с хрипом отвалился.

— Ну и здоров, гад, — поднялся с земли боец. — Было задушил!

— Не забогатеем, ребята, коли энтим временем не попользуемся, — сказал Афонька. Забирайте себе барахло, а меня пустите. — Он оглядел хмурые лица бойцов и подходящих местных жителей и спросил: — Так как же — зараз нас в трибунал или как войну закончим?

— Зараз, — ответил Пашка. — Веди их к Дуплищеву в особый отдел.

— Ой, товарищок, який же вы добрый человек! — сказала вышедшая на крыльцо девушка. Из-за спины ее выглядывала напуганная насмерть старуха.

— Не бойтесь, хозяева, — сказал Пашка. — То не наши бойцы, то бандиты, сынки махновские… Так что, извиняйте.

Он повернулся и, шаркая галошами, пошел прочь.

Хозяева и соседи смотрели ему вслед.

После бани командиры вышли во двор усадьбы. Здесь их ждали.

— Это кто такие? — спросил командарм, оглядывая стоящий в строю казачий эскадрон в белогвардейской форме с погонами. В стороне, под карабинами красноармейцев, кучка казаков-стариков в форме смотрела исподлобья.

— Делегация до вас, — ответил начальник особого отдела.

От строя отделился казачий офицер и встал перед Буденным.

— Акалов, — нахмурился командарм. — Опять в строю? А ведь обещал против нас не воевать.

— Насильно мобилизовали, — сказал тот. — Вот потолковал с фронтовиками, решили к вам. Да самых ярых скрутили, до вас привели. Решайте!

— Здорово, станичники! — повернулся к старикам Буденный.

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — в один голос гаркнули старики.

В ответ грянул хохот красноармейцев.

— Вот сукины дети, беляки! — сказал кто-то.

— Каждому под девяносто, а туда же — шашками махать!

— Ну, деды, — спросил Буденный, — против нас еще пойдете?

— Никак нет…

— Тогда идите домой. Я вашему слову верю. Нарушите, другой разговор будет. А пленных мы не рубим. Понятно?

— Понятно, господин Буденный, — обрадованно загудели старики.

— Этих отпустить? — изумился начальник особого отдела. — То ж — злейшие враги.

— Заблудшиеся они, — тихо сказал командарм. — Пусть идут. Живые, они — лучшие агитаторы. Расскажут другим, им поверят, поймут. Придут к нам. Казаки не офицера. — Он повернулся к эскадрону: — Учтите, назад ходу нет. Твердо решили за народ биться?

— Мы генеральскими делами по горло сыты, — ответил за всех Акалов.

— Годится, — кивнул командарм. — Берем.

— Скидывай погоны, ребята! — крикнул Акалов и спросил: — Мы теперь красные?

— А это мы в завтрашнем бою увидим, — усмехнулся Ворошилов.

Но тут из ряда стариков выступил крепкий рыжебородый урядник.

— Продали, — сказал он казакам. — Продали Тихий Дон и казачью честь!

— Ну, этого-то я возьму на себя, — сказал Бурденко, начальник особого отдела.

— Возьми, — согласился Буденный. Он глянул на часы и сказал Ворошилову: — Что-то гости припозднились. Не случилось чего?

— Раньше вечера и не жди, — ответил тот. — Порядку сейчас на дорогах нигде нету.

От строя отделился коновод с конем в поводу.