Первая Конная

На первой же лозе всадник выронил шашку и, потеряв равновесие, повис на шее лошади.

Буденный подъехал ближе.

Построенный взвод и командир угрюма смотрели на потупившегося красноармейца.

— Замучил меня конь, — сказал он. — Я и так, и эдак…

— Перво-наперво конь! — сказал командарм. — Он — друг, он — брат, он бесчисленное число раз жизнь спасает. Сам не доспи, не доешь, а коня уходи. Вторым делом — шашка!

— Мне револьвером удобней… — робко сказал красноармеец.

— Револьвер — пустое, — прервал его Буденный, — патроны сострелил, хоть бросай. А шашка, она всегда вострая. Потому рубить для кавалериста — главное. — Командарм говорил, и глаза его загорались. — Рубить надо зло. То не лоза, то — враг. Срубил — победил. Промахнешься — тебя срубят. Смотри.

Буденный выдернул шашку и пустил в полный галоп коня. Удары шли направо и налево, шашка — в свист. От лозы только корешки. Бойцы рты пооткрывали.

Вернулся командарм, коня сдержал, огладил по тугой шее. Веселый, смеется.

— Вот так! Ясно? Приноравливайтесь, ребята. Завтра в бой.

Перед выстроенным пехотным взводом, одетым в новенькую форму и, самое главное, в синие буденовки со звездами, прохаживался Сурков.

— Будете вы меня слухать аль нет? — вопрошал он, впиваясь взглядом в лица бойцов. — Вы знаете, кто я такой? Скажи, кто я такой? — подступился он к молоденькому красноармейцу.

— Ну, известно кто, — моргнул тот, — взводный Сурков.

— Взводный! — передразнил его Сурков. — Вот и не знаешь. Я есть ваш отец, а вы мои дети. Понимаете? И вы должны меня слушать. Распустились! Куда ни придем — все по избам, харчи шукать. Один Васька остался. Да и то по причине живота. Мне такого позору не нужно… С нынешнего дня в нашем взводе все пойдеть по-другому.

К нему подошел молоденький парень в кивере с султаном и полной гусарской форме.

— Первый взвод?

— А ты кто такой? — сердито спросил Сурков.

Гусар подал ему записку.

Сурков долго читал, а бойцы с любопытством глядели на роскошного гусара.

— По списку будете принимать али как? — хмуро спросил Сурков.

— Зачем? — ответил гусар. — Вот так и приму.

— Ну, давайте… — кивнул Сурков и встал в строй правофланговым.

Гусар оглядел растерянных пехотинцев.

— Ну вот, ребята, — мягко сказал он, — я к вам назначен командиром. Давайте знакомиться. Я — Алеша Зорин.

Но тут раздался топот и из-за угла вышли эскадроны Маслака.

И пехотинцы, и новый их командир не спускали завистливых глаз с праздничных мундиров, с лент в гривах лошадей, со знамен, колыхавшихся тяжелой бахромой и кистями, с бодрых коней, идущих крупным шагом.

Завидев наряженную в буденовки пехоту, от первого взвода отделился всадник и, догнав едущего впереди Маслака, о чем-то пошептался с ним. Маслак весело закивал головой.

Всадник обернулся к взводу.

— Повод, — скомандовал он негромко. Казаки перешли на рысь.

— К бою готовсь! — пропел взводный. Казаки бросились в атаку.

И не успели изумленные пехотинцы опомниться, как казаки прошли сквозь их ряды, на головах пехотинцев оказались кубанки и папахи, а синие со звездами буденовки красовались на головах величественно удаляющихся всадников.

Ряды пехоты смешались. Только молоденький «гусар» стоял на прежнем месте и высокомерно смотрел на казаков.

— Добром сменялись? — спросил взводного задыхающийся от смеха Маслак.

— А как же… — ответил тот и, обернувшись, крикнул: — Пешка, не зевай! Пешка, пошла блох давить!

— Лихие ребята! — сказал «гусару» Сурков, разглядывая доставшуюся ему кубанку.

Во дворе казаки эскадрона Баулина расседлывали коней, и тут пришел Пашка.

— Наше вам, — сказал он Баулину, парившему ноги на крыльце. — Наше вам, — сказал он казакам. — Я леченье закончил. Больше нам ни к чему.

К ногам его присохли черные от крови бинты. Концы их волочились по земле. Он был в галошах на босу ногу.

Пашка подошел к коновязи. Конь его вытянул длинную шею и жалобно заржал. На спине его сукровица загибалась кружевом между полосами рваного мяса.

Пашка застыл, во дворе стало тихо.

— Знатьця, так, — сказал он едва слышно.

Казаки молчали.

Тогда очкарик выступил вперед.

— Помиримся, Паша, — сказал он. — Я рад, что конь идет к тебе. Мне все равно с ним не справиться.

— Еще пасхи нет, чтоб мириться, — сказал взводный.

Он закручивал папироску. Шаровары его были распущены, рубаха расстегнута на медной груди.

— Похристосуйся с ним, Паша, — пробормотал Бизюков. — Ему желательно с тобой христосоваться.

Пашка стоял как вкопанный. Конь, сильно и свободно дыша, тянул к нему морду.

— Знатьця, так, — повторил казак, резко повернулся и в упор посмотрел на очкарика — Я не стану с тобой мириться.

Шаркая галошами, он пошел по выжженной дороге со двора. Бинты его волочились по земле, заметая пыль. Конь пошел за ним, как собака.

— Ты меня врагом наделил, — сказал очкарик Баулину. — А почему я тут виноват?

Эскадронный поднял голову. Клочья юношеских соломенных волос налипли ему на лоб.

— Я тебя вижу, — сказал он. — Я тебя всего вижу… Ты без врагов жить норовишь… Ты к этому все ладишь — без врагов…

— Похристосуйся с ним, — пробормотал Бизюков.

Баулин задергал щекой.