Перунъ

Иванъ Степановичъ все моршилъ лобъ и потиралъ лысину, стараясь вспомнить что-то нужное для работы. И, наконецъ, вспомнилъ и улыбнулся. Онъ отыскалъ въ своихъ мемуарахъ нужную главу — «Послѣдніе годы литературной и общественной дѣятельности», — и своимъ мелкимъ, четкимъ почеркомъ вставилъ въ одномъ мѣстѣ на поляхъ «золотыя слова» Марьи Семеновны о томъ, что нѣтъ для людей никакой бѣды въ томъ, если писатели будутъ писать и поменьше.

И долго, съ задумчивой улыбкой старикъ сидѣлъ надъ своими мемуарами, а въ открытое окно широко лился солнечный свѣтъ, и сладкій запахъ цвѣтовъ изъ палисадника, и щебетанье ласточекъ, и восторженный визгъ стрижей, и тихій шумъ вершинъ лѣсной пустыни…

V. — ЦВѢТЫ НА МОГИЛАХЪ

Въ полдень всѣ трое, дѣдъ, сынъ и внукъ, сѣли въ прохладной и полутемной столовой съ лосиными рогами и чучелами глухарей на стѣнахъ обѣдать. Блюда подавала миловидная, расторопная, веселая, съ ямочками на румяныхъ щекахъ, — эти смѣющіяся ямочки, казалось, составляли не только ея прелесть, но и самую сущность, — Дуняша, а Марья Семеновна внимательно смотрѣла и въ кухнѣ, и въ столовой, чтобы все было такъ, какъ слѣдуетъ. И душистая окрошка со льдомъ, и телятина съ молодымъ салатомъ, и вареники въ сметанѣ, — все было замѣчательно. И говорили, не торопясь, о предстоящихъ охотахъ, о близкихъ, о жизни лѣса, словомъ, о томъ, что пріятно. Дѣдушка не прочь былъ сразу же пойти вздремнуть часокъ, но сперва нужно было посмотрѣть новыя произведенія внука, которыми тотъ, видимо, гордился: синихъ «дядей», которые таращили красные глаза и широко разставляли руки съ неимовѣрнымъ количествомъ пальцевъ, красныхъ лошадокъ, похожихъ на дома, и синіе дома, похожіе на лошадокъ. И когда дѣдушка разъ спуталъ домикъ съ лошадкой, Ваня поднялъ на него свои блестящіе, удивленные глаза: Господи, и до чего могутъ быть безтолковы иногда эти старики!.. Но Марья Семеновна пришла въ помощь дѣду, отманила Ваню въ кухню смотрѣть котятъ и Иванъ Степановичъ поторопился скрыться въ свою комнату. Онъ никогда не рѣшался нарушать среди дня напряженной торжественности кровати и поэтому легъ подремать на диванъ…

Въ три часа Марья Семеновна начала ходить по корридору и усиленно гремѣть и кашлять — Иванъ Степановичъ увѣрялъ всегда, что онъ самъ просыпается къ чаю въ свое время, и Марья Семеновна заботилась, чтобы это такъ и было. Послѣ сна онъ всегда умывался холодной водой, а Марья Семеновна, заслышавъ плесканье, тотчасъ же пошла за чаемъ и вскорѣ появилась съ подносомъ, на которомъ ароматно дымился янтарный чай, лежали всякіе крендельки и завитушки и благоухало малиновое варенье, которымъ Марья Семеновна справедливо гордилась: хоть бы одна ягодка разварилась, всѣ цѣлехоньки, точно сейчасъ съ вѣтки!.. А прозрачность сиропа? А духъ?! И подносъ свой она поставила теперь не на круглый столъ у дивана, а на рабочій столъ: чай Иванъ Степановичъ кушалъ, не торопясь, уже за работой…

На этотъ разъ много ему работать не пришлось: явились Ваня съ Петро, чтобы итти вмѣстѣ съ нимъ за березками — завтра была Троица. И кстати забрали съ собой и легашей промять ихъ немножко. Поужинали, какъ всегда, рано и, какъ всегда, рано разошлись по своимъ комнатамъ. А на утро — оно выдалось опять на рѣдкость солнечное, — всѣ встали на восходѣ. Всю усадьбу лѣсники разукрасили молодыми березками. Сергѣй Ивановичъ былъ взволнованъ чѣмъ-то. Глаза его сіяли напряженнымъ блескомъ. Рѣшили, что лучше ѣхать безъ кучера, въ одноконку, — утро чудесное, не жаркое, а дорога лѣсомъ прекрасная, такъ, не торопясь, одни поѣдутъ, а другіе пойдутъ, по очереди.

Начались оживленные сборы. Всѣ прифрантились и почувствовали себя празднично. И, когда Гаврила подалъ вымытый и подмазанный тарантасъ, запряженный Буланчикомъ — по спинѣ его бѣжалъ точно черный ремешокъ, а грива и хвостъ были почти бѣлые, — всѣ начали спорить, кому ѣхать первому, а кому итти. У воротъ, какъ всегда, вспомнили, что Марья Семеновна забыла распорядиться на счетъ вчерашняго удоя, остановились и ждали, пока все тамъ будетъ налажено. Сергѣй Ивановичъ замѣтно нервничалъ и глаза его все сіяли.

— Ну, вотъ теперь, слава Богу, все… — облегченно сказала Марья Семеновна, усаживаясь. — Съ Богомъ…

И колеса бархатно зашуршали по песчаной лѣсной дорогѣ… Буланчикъ съ удовольствіемъ влегъ въ хомутъ и все косилъ назадъ умнымъ глазкомъ: видятъ ли его старанія хозяева, одобряютъ ли его?