Перст судьбы

Я вдруг сообразил, что я дал клятву не злоумышлять против Игера, Брина и Гиера в Золотом граде, но Брин в отношении нас ни одной клятвы не дал.

Дверь в темный подвал приоткрылась, в узкую щель протиснулся прислужник в цветах императорского дома, осторожно, крадучись, приблизился к Брину.

– Скоро? – спросил Брин.

Серо-желто-черный отрицательно замотал головой.

– Но это же совершенно безопасно. Такое зрелище…

Императорский посланец вновь мотнул головой и стал отползать к двери. Меня, скованного печатями Брина, он все равно боялся.

– Начинайте! – приказал Брин.

Почему меня не убили сразу? Почему выбрали столь изощренную пытку, как лишение Дара?

Может быть, моя смерть не имела смысла, раз Эдуард и Лиам ускользнули из ловушки? Как наследник я не имел цены. Я был бесценен как магик, способный с помощью своего Дара разить армии.

И этого Дара меня лишили.

Глава 16. Магик без Дара

Казнь моего Дара я вспоминаю каждый день. Открываю утром глаза – и первая мысль: я отныне никто. Смотрю на изувеченные руки и плачу без слез. Глаза жжет, беззвучные рыдания клокочут в груди. От запертой в теле силы вздуваются вены на плечах и руках. Но сила быстро тает – ее поглощает боль в изувеченной ноге.

Это теперь. А тогда, очнувшись после лишения Дара, я не мог осознать до конца, что со мной произошло.

Утром меня выволокли за ворота Золотого града и бросили в пыль на обочине. Руки мои были перевязаны какими-то тряпками, но все еще кровоточили. На мне была все та же чужая рубаха, провонявшая потом и кровью, и холщевые крестьянские порты с веревкой вместо пояса. Императорский гвардеец, широкоплечий и красномордый, подвел мне лошадь.

– Вставай, магик, пора магичить! – Он пнул меня под ребра и захохотал.

Я попытался подняться, но сумел только сесть.

– Где твои миракли, почему не бегут на помощь? А? Молчишь?

Он наклонился к моему лицу. Я хотел что-нибудь ответить ему, но ничего не мог сказать, у меня только дрожали губы.

Он плюнул мне в лицо.

– Ты теперь ничто. И твой Ниен – пыль под ногами Игера. Мы растопчем вас, как теперь я топчу тебя.

Он вновь ударил меня и ушел. Старая кобыла осталась подле меня, стояла, позвякивая удилами. К лошади поперек был привязан нагой человек. Голый мертвый человек, длинные волосы его слиплись от засохшей крови, измазанные в крови руки свешивались почти до самой земли. Я поднялся и медленно обошел мертвого всадника. Тело было голубовато-серое, странно вытянутое. Я узнавал и не узнавал его. Боль разрывала мою душу.

Я еще не позволил до конца уяснить, что случилось, когда губы мои прошептали:

– Лиам…

Я обхватил его голову, всю в заскорузлой крови, прижался губами к холодной коже и затрясся от рыданий. Когда-то я вернул его к жизни, отдав часть своей магической силы. Теперь Лиам умер окончательно, и я ничего не мог с этим поделать. Я вспоминал отросшую короткую шерстку волос на его голове в день, когда он перестал дышать, и отчаяние накрывало меня новыми волнами – одна за другой. Тело его давно остыло. Оно не было окоченевшим, но это лишь означало, что трупное окоченение прошло. Я уже ощущал слабый трупный запах, несмотря на то, что убитого натерли солью.

Наконец рыдания иссякли, я понял, что если останусь здесь еще хотя бы на несколько минут, то просто умру. Я ухватил повод несчастной клячи и поплелся по дороге. Пальцы мои почти не действовали, но старая кобыла оказалась послушной и следовала за мной. Постепенно шаг мой выровнялся, и я стал двигаться регулярным легионерским шагом. Магия, не находя выхода в изувеченных руках, устремилась к ногам и давала мне силы идти без остановки.

Несколько повозок обогнали меня, навстречу попадались всадники, почти все в форме императорской гвардии. На нас с Лиамом никто не обращал внимания ни из военных, ни из гражданских.

Лишь однажды какой-то толстощекий торговец на упитанном мерине остановился, пригляделся и спросил:

– Сколько хочешь за клячу?

Я выпрямился, поднял руку в призывном жесте, толстяк сообразил, что перед ним магик, хлестнул мерина и умчался с поразительной резвостью. Что магик изувечен – этого он понять не успел.

В сумерках я устроил привал, уселся, прислонившись спиной к дереву, размотал повязки на руках. Черная рана на правой ладони выглядела плохо – покраснела, воспалилась и при нажатии сочилась гноем. Надо скорее попасть домой – матушка залечит мне руки. Сейчас я даже не мог развести огня, чтобы прижечь рану. Мысленно я повторял лишь одно слово – «скорей», как будто возвращение под родной кров могло что-то исправить.

Скорей – или я просто не вынесу этого бремени. Скорей – пусть кто-то окажется рядом.

* * *