Перпендикулярный мир

— Чего на тебя клеветать? На тебя клевещи, не клевещи — пробы некуда ставить.

И молодая жена Римма плюнула им вслед.

По бывшей Яблоневой, а ныне Прогрессивной улице, мимо лозунга «Пупыкин сказал — народ сделает!» друзья спустились к реке. Удалов уверенно прошел за сарай, отодвинул гнилую доску, и перед ними обнаружился вход в подземелье. Трубин достал заготовленный дома фонарик.

Ход кончился возле окованной железными полосами двери.

— Здесь, — сказал Удалов. — Теперь полнейшая тишина!

И тут же раздался жуткий скрип, потому что Удалов стал открывать дверь, которую лет сто никто не открывал. Но скрипа никто не услышал: его заглушил отчаянный крик.

Они стояли в подземных складах гостиного двора, превращенных в место для изоляции и принудотдыха. Перед ними тянулся низкий сводчатый туннель, кое-где освещенный голыми лампочками. Крик доносился из-за одной из дверей — туда они и поспешили, полагая, что там пытают непокорного профессора. Но они ошиблись.

Сквозь приоткрытую дверь они увидели, что в побеленной камере на стуле сидит Удалов. Перед ним, широко расставив ноги, стоит капитан Пилипенко и читает что-то по бумажке.

— Нет! — кричал Удалов. — Не было заговора! И долларов я в глаза не видал.

Пилипенко подождал, пока Удалов кончит вопить, и продолжил чтение:

— Получив тридцать серебряных долларов от сионистского агента Минца, я добровольно согласился поджечь детский сад номер два и отравить колодец у родильного дома…

— Нет! — закричал Удалов. — Я люблю детей!

— Ну, что, освободим его? — спросил шепотом Удалов.

— Не стоит тебя освобождать, — искренне возразил Грубин. — Не стоишь ты этого.

Нельзя сказать, что Удалов был полностью согласен с другом. Трудно наблюдать, когда тебя самого заточили в тюрьму и еще издеваются.

Они прошли на цыпочках мимо камеры и остановились перед следующей, закрытой на засов. Грубин отодвинул засов и открыл дверь. В камере было совсем темно.

— Лев Христофорович, — негромко позвал Грубин. — Вы здесь?

— Ошиблись адресом, — ответил спокойный голос, — Лев Христофорович в соседнем номере. Имею честь с ним перестукиваться.

— А вы кто? — спросил Удалов.

— Учитель рисования Елистратов, — послышалось в ответ.

— Семен Борисович! — воскликнул Удалов. — А вас за что?

— За то, что я отказался писать картину «Пупыкин обозревает плодородные нивы», — ответил учитель.

— Выходите, пожалуйста, — попросил Грубин.

— Это официальное решение?

— Нет, мы хотим вас освободить.

— Простите, я останусь, — ответил учитель рисования. — Я выйду только после моей полной реабилитации.

— Тогда ждите, — сказал Удалов.

Они перебежали к следующей двери, Трубин открыл ее.

— Лев Христофорович?

— Собственной персоной. Вы почему здесь оказались, Саша?

— Я к вам гостя привел, — сказал Трубин.

Профессор Минц сидел на каменном полу, подстелив под себя пиджак.

— Это я, Корнелий, — сказал Удалов.

— Отказываюсь верить собственным ушам! Разве не вы первый предложили изолировать меня в этом доме подземного отдыха?

— Нет, не я, — честно ответил Удалов. — Тот Удалов, который предложил, сидит через две камеры от вас, Пилипенко ему террористический заговор шьет. А я — совсем другой Удалов, из параллельного мира. Меня послал сюда наш Лев Христофорович Минц. По важному делу.

— Стойте! — закричал профессор и бросился в объятия к Удалову. — Значит, мои расчеты верны! Что же просил передать мой двойник?

— Нам нужно прокладывать магистраль через Гусляр, — сказал Удалов, — а у него никак не получается с аитигравитацией. Он сам простудился и просил меня сгонять к вам.

— Вы говорите правду? — насторожился Минц.

— А зачем мне врать?

— Это может быть дьявольской выдумкой Пупыкина.

— Удалов правду говорит! — сказал Грубин. — Я ему верю.

— А я не верю! — сказал Минц. — Если в вашем мире тоже прокладывают магистраль, мой двойник никогда не согласится участвовать в преступлении против города. Он бы, как и я, предпочел бы кончить свои дни в темнице.

— Но в нашем мире, — возразил Удалов, — антигравитация нужна, чтобы подвинуть часовню Филиппа, а не разрушать ценный памятник истории.

Минц все еще колебался. Тогда Грубин решительно сказал:

— Пошли с нами, я вам покажу второго Удалова.

Через минуту они были у камеры, где Пилипенко вел допрос. Минц заглянул в дверь, обернулся к Корнелию и сказал:

— Простите, что я вам не поверил.

Эти слова он произнес слишком громко. Пилипенко услышал шум в коридоре, метнулся к двери и увидел Минца.

— Болтать вздумал? — заревел капитан, расстегивая кобуру.

Минц оторопел. Он не знал, что делать в таких случаях. Но Удалов, который вырос без отца, на улице, знал. Он шагнул вперед и сказал:

— Все, Пилипенко. Доигрался.

У Пилипенко отвисла челюсть. Он посмотрел на Удалова, метнул глазами в открытую дверь и увидел там второго Удалова.

— Аааа, — прошептал Пилипенко.

— Корнелий! — крикнул Грубин. — Выходи.

А первый Корнелий тем временем отобрал у Пилипенко пистолет, его самого затолкал в камеру и закрыл дверь на засов.

— А теперь бежать! — сказал Грубин, и они побежали к подземному ходу.

Если погоня и была, она их потеряла.