Перловый суп

Душа ликовала, пела и даже плясала, наверно, всю обратную дорогу до Минска. Отрезвление наступило на Сторожевской, где мы оба тогда жили. Будинас оказался прозорливее меня и отказался принять половину даров леса, моего троянского коня из-под Мяделя. Взял совсем немного — на жареху. Но с изуверским наслаждением довольно долго наблюдал, как я мучаюсь с очисткой маслят, следствием собственной безрассудной мужицкой жадности. Жадности векового добытчика. И труду этому моему не было конца. А уже было темно. Уже была ночь.

И тут в Жене проснулась изобретательская жилка. Хотя надо особо отметить, она у него никогда не спала и даже не придремывала. Видимо, та же постоянно мучившая его изжога, понуждала его к рационализаторской деятельности, воздействовала на мысль. А мысль была вечно занята тем, как облегчить и упростить тот или иной процесс. Женя подал мне гениальную идею, хотя я поначалу крепко воспротивился ей. Но Будинас умел убеждать:

— Что мучиться, что корпеть над каждым грибом. Все сразу в ванную. И смотри — мусор сразу же слезет и отпадет. И гриб в руки ты будешь брать уже чистый.

Но капля здравого смысла всегда была при мне. И за этим здравым смыслом стояли опыт и практика моих родителей: они всегда мыли грибы, только почистив их. Я это знал, я это помнил. Здесь же сработало, наверное, знаменитое лесковское: разбогатеть бы сразу — справиться с работой в одно мгновение. Сказалось, видимо, и предчувствие наступающей трудовой ночи. Да еще жена подлила масла в огонь:

— А что, омыть маслята водой, а потом чистенькие перебрать — в этом что-то есть.

В общем, я сдался собственной лени и дружеским советам. Передать, с каким остервенением я чистил после омовения в семейной ванне и так до этого мокрые маслята, невозможно. Эта вещь, как сказал о поэме М. Горького «Девушка и смерть» Иосиф Сталин, была действительно посильнее Фауста Гете. Маслята выскальзывали из моих рук, как устрицы изо рта гурманов. Норовили выползти и разбежаться, как лягушки у французов. Рассвет застал меня за их ловлей в ванной посредством ножа и столовой вилки.

Но это было еще не все. Это было бы полбеды. Увлекшись процессом ловли и чистки маслят, я для удобства и чтобы не вымокнуть, разделся до трусов. И трусы мои только и сохранили естественность окраски. Сам же я превратился в коричнево-краснокожее подобие полинезийского царька какого-то неведомого экзотического острова и племени. Но и это были только цветочки. О ягодках я узнал, когда попытался спустить воду из ванны. Это мне не удалось сделать ни в ту ночь, ни в наступивший уже день. Я еще неделю бегал в поисках «Крота» — чистящего, разъедающего засоры средства для ванн. Бегал бесполезно. Это была пора сплошного социалистического изобилия дефицита на все и вся.

Волей-неволей, ведая пробивную мощь и изобретательность Будинаса, обратился к нему.

— Знаешь, — как ни в чем ни бывало обрадовано сказал Женя, — в хозяйственном магазине на Червенском рынке появилась серная кислота. Я купил ящик. Могу поделиться.

Нет, на этот раз я не внял его дружескому совету: обошелся в ванной без серной кислоты. Хотя тоже закупил ее целый ящик. Кислота эта хранится у меня на даче и поныне. Последний раз я пользовал ею заржавевший старый замок. После этого от него у меня остался ключик.

Александр Федута

Как Будинас меня редактировал

Редактор должен быть таким, который бы автора не боялся. Не только не боялся, но еще и в грош бы не ставил. Только тогда редактор сможет обходиться с его текстом так, какого обращения этот самый текст заслуживает.

Такой редактор в Беларуси был всего один. И я точно знал, что денег на оплату его труда у меня нет. Потому что оплатить рабочее писательское время Будинаса — это нужно быть Рокфеллером.

И я пришел к Евгению Доминиковичу.

Он лениво взял два полиэтиленовых пакета — с такими обычно выходишь из продмага. Пакеты распирал горделиво распечатанный первый вариант моей книги.

— Это все нужно прочитать? — пыхнув из трубки, уставился Будинас в меня своим твердым спокойным взглядом. Знавшие его понимали, что этот взгляд — и есть самое страшное. Такое спокойствие означало, что Будинас взбешен.

Конечно! Я бы тоже взбесился. За здорово живешь нужно было прочесть полторы тысячи страниц. Причем добро бы — Достоевского или Зощенко!

— Ну... Если у Вас время найдется...

— До пятницы я совершенно свободен, — со все тем же холодным бешенством процитировал Будинас мультипликационного Пятачка. И я ушел, понимая, что обо мне думает собеседник.

Он позвонил утром:

— Приезжай.

— Сейчас?

— А когда? Ты же работать собирался?

Пришлось просыпаться и ехать.

— Значит, так. Возможны два варианта. Первый — я причесываю всю эту хуйню до уровня удобоваримого текста, и она идет в печать. Хуйней она в этом случае и останется, но наша публика и ее схавает. — И трубка вновь задышала эдаким злобноватым паровозом.

— А... А второй? — робко поинтересовался я.

— Второй вариант — это серьезная работа. Долго. Чтобы не хуйня получилась, а книга. Ты меня понимаешь?

— ... аю...